Виктор Бычков - Вишенки

Будто бы отец Василий (вот чудно-то как!) весь в венках из ромашек да васильков, и в руках букет из невиданных цветов, да таких пышных, красивых, в округе нет таких ни у кого. Раньше похожие цвели в палисаднике белошвейки Анны Григорьевны, а теперь извелись все. Емеля даже во сне это знает. И не идёт батюшка по земле, как все люди, а будто бы парит и хохочет! Так громко хохочет, что Емеля и проснулся, вот именно от хохота батюшки проснулся Емеля, а не от болей в суставах. Вот точно, от хохота. Разбудил его батюшка своим хохотом. И нашёл же время?! Средь ночи! Когда все нормальные люди спят на полатях, этот – хохочет! Но на друга не стал обижаться Емеля.

Спустил ноги с полатей, смотрел с высоты на комнатку в полумраке, глянул в окно, хотел, было, сказать: «Куда ночь, туда и сон», но вдруг его осенило: не к добру сон-то, не к добру! Беда над батюшкой парит, реет беда над отцом Василием! А он-то, он-то спит, не спасает любимого батюшку. Вот грех-то какой! Над батюшкой беда, а он, Емеля, его сосед и единственный защитник, нежится на полатях. Как барин. Как пан Буглак. Спит, как пеньку продавши. А священник, старичок, жена его матушка Евфросиния небось кровью исходят, а он всё здесь. Небось изошли в мольбах о помощи, голоса посрывали, его подзывая, а он и не чешется. Ах, он негодник! Ах, он антихрист, прости Господи! Ах, лежебока! Ах, лодырь!

Емеля страшно ругал себя, но ругал молча, про себя, чтобы не услышала мамка, такая же старая, как и отец Василий. Спит, пускай спит себе на кровати, что прямо под полатями. А то проснётся, ещё отходит по привычке Емелю рогачом. Так что пускай спит. Сын пойдёт спасать, он должен спасать своего друга! Кто ж, кроме него? Раньше хотя бы был их общий с батюшкой друг, которого Емеля уважал и любил так же, как и отца Василия, – Макар Егорович Щербич. Но не уберёг его Емеля, увели антихристы, как ни пытался отбить, спасти, вырвать из лап дьявола своего Макарушку.

Одного не уберёг, а сейчас и другого не спасёт? Нет уж, дудки! Быстрее, надо быстрее. Возможно, сам отец Василий даже не догадывается о беде, ему же Емелин сон не приснился, как он может знать. Мужчина тихонько слез с печи, стараясь не шуметь, намотал онучи, завязал лапти и так же тихо вышел во двор.

Как себя помнит Емеля, так помнит и эту церковку, что тёмной глыбой выступает в ночи. А вместе с ней помнит и отца Василия. Ему кажется, что вот здесь, в Слободе, появились вместе он – Емеля, отец Василий и церковь. Поэтому мужчина считает, что всё это его, принадлежит ему и священник со своею женой и другом Макаром Егоровичем тоже. Церковь само собой его. Да и чьи ж они могут быть, если защитник у них один, Емеля?! Один на всех.

Сначала Емеля увидел, как со стороны района блеснул свет автомобильных фар, и только потом в ночи послышался гул машины.

Он заволновался вдруг, почувствовал в этом свете и звуке опасность. Подскочил, забегал вокруг дома, потом перелез через плетень, закружил вокруг церкви и хатки священника, рвал на себе рубаху, кидал в ночь камешками и песком, что хватал прямо с земли, плевался в темноту. Потом лег, было, поперёк тропинки, что ведет к домику отца Василия, опять подскочил, кинулся домой за топором. И уже с ним встречал подъехавшую к церкви машину, из которой вышли три милиционера и один высокий человек в длинном кожаном пальто.

Когда звук машины заглох у дома, отец Василий тоже не спал и всё понял.

И матушка, оказывается, не спала, поняла, если так быстро зажгла лампу, подвесила за крюк в потолке на кухне.

– Ой, батюшка! Пресвятая Дева Мария, заступница наша… – досказать молитву до конца так и не успела, как раздался требовательный и сильный стук в дверь.

Батюшка оделся в подрясник, осталось накинуть рясу.

– Я сам, матушка, – приобнял жену за плечи, направился к двери.

– Кто там? – спросил скорее по привычке, для проформы.

Он уже знал, кто там. Готовился к этому давно и был готов морально, а в спаленке, в уголке, уже лежит собранная для такого случая матушкой Евфросинией котомка со сменой белья, кульком сухарей и старенькой книжицей жития святых, что сохранилась ещё от войны с японцами в бытность его полковым священником, да такой же истрёпанный томик Вольтера.

Отец Василий видел, какие события разворачивались на просторах новой России, и не в меньшей степени понимал, что и он не может остаться в стороне, что и его эти страшные, ничем не объяснимые деяния не обойдут стороной, коснутся в той или иной степени.

Увели лучшего друга землевладельца – Щербича Макара Егоровича, который сделал столько добрых дел, оставил такую светлую память о себе в душах местных крестьян, что вряд ли кому-то удастся затмить его авторитет. А сколько так называемых кулаков увезли в неизвестность?