Виктор Бычков - Вишенки

Правда, сейчас постарел, не та сила. А раньше? Ещё при царе-батюшке? Это же уму непостижимо, как бросался отец Василий в самую гущу страшной драки! И себя не жалел, восстанавливал мир, мирил людей. Она видела его в таких ситуациях, приходилось самой усмирять уже самого «усмирителя». Входил в раж, в азарт отец Василий. Но никогда она не видела гнева в нём, вот что поразительно! Только что разнимал, разбрасывал дерущихся по разным сторонам и тут же мог с ними балагурить, смеяться, вспоминать какие-то смешные эпизоды из драки. Видно, это было для него с его-то силой как забава.

И мужики его уважали за это, подчинялись беспрекословно. А он сам подчинялся ей, своей жене, матушке Евфросинии. Вот такой он, её муж отец Василий.

Матушка давно помолилась за спасение батюшки, а теперь осталась стоять на коленях у иконы, вспоминала. Да-а, надо жить. Она верит мужу и верит свято. Вернётся, обязательно разберутся и отпустят отца Василия восвояси. Надо только сходить в церковь, проверить да не забывать без устали молиться во спасение батюшки. Каково же было удивление матушки, когда она на дверях обнаружила огромный амбарный замок!

– Вот тебе на! – всплеснула женщина руками. – Откуда замок? Кто навесил? Кто закрыл храм? У нас таких замков отродясь не водилось.

Матушка прислушалась, но ни единого постороннего звука не обнаружила.

– Странно, – с недоумением огляделась вокруг. – Странно. Но это знак хороший, добрый знак. К добру, слава тебе Господи, – решила женщина и уже со спокойной душой направилась в избу.

Отца Василия сразу бросили в камеру, где на полу лежало и сидело множество людей. Сколько? Он не мог определить сразу, тем более при таком тусклом свете. Прижав узелок с вещами к груди, постоял немного, привыкая к полумраку, к спёртому, тяжёлому воздуху, что резко ударил в нос, перехватил дыхание.

– Идите сюда, батюшка, – раздался шёпот слева. – Здесь место есть.

Говорил кто-то молодой, и голос вроде знакомый, хотя отец Василий не смог сразу вспомнить, как и не смог разглядеть говорившего.

– Идите за мной, – рядом возник небольшого росточка, но крепенький, как молодой дубок, парень. Взял батюшку за руку, повёл за собой, перешагивая через ноги спящих сокамерников.

– Вы меня не узнали? – зашептал юноша, когда они присели у стенки, подтянув колени к подбородку.

– Нет, молодой человек. Хотя голос твой знаком, – так же шёпотом ответил священник.

– Я – Пётр Сидоркин, сын Пантелея Ивановича.

– A-а, вспомнил.

Батюшка хорошо помнит, до смерти своей не забудет, как несколько лет назад пришли на церковный двор молодые люди, так называемые комсомольцы и заявили, что колокол на колоколенке храма мешает населению Слободы и соседних деревень. И вообще, советской власти сейчас не хватает цветных металлов, а тут, в Слободе, пропадает почём зря столько пудов меди! Это непорядок! Верховодил ими как раз вот этот юноша, сын уважаемого человека Пантелея Ивановича Сидоркина, что к тому времени ещё не работал председателем колхоза в Вишенках, а был секретарём волостного комитета партии большевиков.

Напрасно тогда взывал священник к совести, к истокам русского народа, православной веры, к истории государства Российского – всё напрасно. Не послушали комсомольцы и верующих, что прибежали на защиту храма, колокола, этого гласа Господня. Даже над юродивым Емелюшкой поизгалялись, антихристы, когда тот перекрыл лестницу на колоколенку. Да-а, помнит, хорошо помнит отец Василий, всё помнит. Спасибо, память ещё не отшибло, слава Богу. Да-а, вот она какая жизнь, и вот она какая новая власть. Вчерашний активист, борец за интересы партии сегодня сидит с ним, отцом Василием, очередным врагом народа, в одной тюремной камере.

– Вы на меня не в обиде? – молчание священника парень принял на свой счёт, посчитал за обиду на его те, давние действия.

– Ну-у, что ж так, юноша. Обижаться – участь слабых.

– Спасибо, спасибо вам, отец Василий! – Пётр с чувством пожал руку священника, с жаром зашептал: – Я потом себя казнил, говорю, чтобы вы знали. Дураком был, простите, пожалуйста.

– Бог простит. На нас уже внимание обращают, – батюшка заметил, как стали подниматься многие сокамерники, бросать в их сторону недовольные взгляды.

Замолчали, погружённый каждый в свои мысли.

Священник прикрыл глаза, не заметил, как и задремал. Очнулся от истошного крика.

– По-о-оп! Робя-а-а! По-о-оп!

Только теперь отец Василий разглядел и всю камеру, довольно большую, с нарами вдоль двух стен, с двумя окнами под потолком и массой народа, что лежал на нарах, сидел на полу. Кричал, истошно вопил мужчина лет тридцати в противоположном углу камеры, сидя на нижних нарах.