Виктор Бычков - Вишенки

Ждать благодарностей от земляков даже не рассчитывает, не приходится, да он и не ждёт. Не принято хвалить пахаря: хорошо пахать – это его дело, его обязанность, и делать он должен только так, а не как иначе. Это же не он с таким напряжением только что держался за рукоятки, мгновенно, а то и на опережение определяя поведение волов, чтобы успеть неуловимым движением, наклоном плуга подправить, подчистить предполагаемый огрех, не допустить его, не искривить, не испортить бороздку. Это же не его прошибало потом, и не у него ещё дрожат руки от усталости. Теперь уже приятной усталости. Это же волы всё сделали, сами, а он так, сбоку припёка, погулять вышел, от нечего делать держался за рукоятки только для того, чтобы плуг не падал. Переубеждать его в обратном – лишняя трата времени. И у него, как и у столпившихся на краю борозды крестьянских мужиков, вера в волов свята, священна, незыблема. Он знает в крестьянском труде место при пахоте человека и животины, где пахарь не может по определению стоять на одной высоте с волами: они – выше, они – главнее, они – всё! А человек, пахарь? Он – довесок к волам.

Одними одобрительными похлопываниями животных по шее да пустыми разговорами о достоинствах волов, точно, не обойдутся. Обязательно сначала кто-то из мужиков тайком достанет из кармана кусок хлеба, что припас для этой цели заранее, оторвал от семьи, сдует с него крошки табака, разломит напополам и сунет к воловьим мордам. Другие – будут делать всё, чтобы не заметить этого жеста, но сами уже держат руки в кармане, теребят корочки хлеба, с нетерпением ждут, когда можно скормить их волам.

Потому как вол для крестьянина – это больше, чем выхолощенный бык, больше, чем друг, брат и сват. Вол, как и сам пахарь на селе, – это всё! На них двоих держится деревня! Только вот себя человек немножко принижает, не выпячивает, добровольно отдавая первенство безмолвной скотине. Может быть, это из-за природной скромности, а может, и на самом деле свято верит в вола, обожествляет тягловую животину? Кто его знает. Не принято на селе выпячивать себя.

Ефим волновался и старался скрыть волнение суетой, покрикиванием на земляков, что чересчур лезли к трактору, норовили всё потрогать, пощупать.

Но вот уже выехал на поле, подмял вешку как раз серёдкой трактора, остановился, окинул взглядом толпу мужиков, баб, ребятишек, что в такую рань сбежались сюда. Диковинка!

– Ефим Егорович, трогай! – председатель волновался не меньше тракториста, поэтому голос был излишне бодрым, но с еле заметной дрожью. – С Богом, Егорыч!

Выжал педаль сцепления, включил скорость и плавно, как учили, тронул трактор, поддав ему газу. Он легко отозвался на веление тракториста, взревев, выбросив в воздух, в чистое весеннее небо клубы иссиня-чёрного дыма, огласив и поле, и округу непривычным доселе рычанием, с завидной лёгкостью пошёл, оставляя после себя ладную полоску вспаханной земли.

Ефим хорошо помнил, чему его учили на курсах, крепко усвоил, что во время движения трактор будет помимо воли тракториста сдвигаться вправо, туда, куда направлены отвалы плуга. Поэтому периодически спокойно доворачивал его влево, твёрдо выдерживая направление на маячившую в конце поля вешку. Обернулся назад, увидел, как шли за ним люди, восхищённо махали руками, что-то кричали вслед. В конце поля развернул трактор, встал в новый заход, с волнением окинул свою первую борозду. Хотелось бы лучше, ровнее, но лиха беда начало, научится, обязательно научится, и тогда точно не будет стыдно за работу.

– Видно, левый тягловый вол у тебя чуток сильнее, – не преминул уколоть Данила за изогнутую вправо борозду. – Так и норовил вперёд вырваться. Тебе бы правого кнутом, кнутом его, Ефимушка!

– и расхохотался, показав всем полный рот крепких, здоровых зубов.

– Будет тебе, зубоскал, – осадил его председатель. – Ты через год приходи, вот тогда и поглядим, да Ефим Егорович?

– Так, это, – попытался оправдаться Гринь, но его опередил Аким Козлов.

– Ефимушка-а! Твой зверь три пары волов заменил! Ты гляди, от безделья волы скоро доиться будут как коровы, молоко давать начнут, итить их в бок!

– А ты, Аким, за сиську одну-единственную их дёргать будешь, – под общий хохот закончил Никита Кондратов.

Ближе к обеду все зеваки разошлись, а Ефим с Кузьмой попеременно делали круг за кругом, оставляя после себя всё расширяющуюся вспаханную полосу, со степенно бродящими по ней грачами.

Работа затянула, увлекла, отодвинув на задний план душевные терзания. Домой приходил затемно, умывался и замертво падал на постель. Даже не было сил помочь Глаше по хозяйству, огороду. Данила вспахал Гриням огород, засадили картошкой, хозяйка сама, одна делала грядки, управлялась по дому. Изредка прибегал кто-нибудь из детей Кольцовых, побудет минутку, да и обратно домой.