Виктор Бычков - Вишенки

Управлял трактором Кузьма, а Ефим шёл в общей толпе, охваченной ликованием, и не мог настроить себя на праздничный лад. Слушал поздравления земляков, что-то кому-то отвечал, улыбался, но душа уже томилась, исчезло спокойствие, что ещё недавно полноправно властвовало в ней. И даже Данила, что душил в объятиях Ефима, не мог вернуть уверенности последнему.

– Что с тобой, Ефимушка? – жена заметила перемену в поведении мужа, прочитала тревогу в его глазах. – Что-то случилось? – спросило тревожно.

Он хотел, было, ответить, сослаться на усталость, как вдруг встретился с глазами Марфы, с её удивительной, открытой, успокаивающей улыбкой, одной единственной улыбкой. Но именно она поставила всё на свои места, вернула твёрдую уверенность в благополучном исходе дела, а с ним и хорошее, нет, даже отличное настроение, что должно соответствовать такому торжественному моменту в жизни деревни Вишенки, как прибытие первого трактора на её землю.

– Видели?! – радостно прокричал Ефим. – И это ещё не всё.

Осенью будет трактор пострашнее этого!

– Ой, Господи! – делано испугались женщины, перекрестившись. – Куда уж страшнее.

– А Кузьма-то, Кузьма! – Ефим тряс Данилу, повернув того в сторону трактора, что уверенно вёл его сын. – Каково, а?!

Потом был митинг. На нём настоял секретарь партийной организации колхоза товарищ Семенихин Никита Иванович.

Земля подсохла, прогрелась, и уже через неделю-полторы в начале апреля, вывели трактор в поле, что примыкает с восточной стороны к Данилову топилу. С западной стороны – поля Борковского колхоза, они уже частично вспаханы, и свежо чернели, глянцево поблескивая свежими отвалами земли.

Поле длинное, вытянутое между болотом и кромкой леса, одним концом упиралось в земли, принадлежащие Пустошке, другой ограничивала дорога из Борков в Вишенки. В прежние времена не каждая воловья пара способна была осилить, протянуть плуг из одного конца в другой без остановки, без отдыха. Всё-таки почти верста – не шутка!

Пахать решили «в складку», от центра к краям, поэтому Кузьма с вешкой загодя перебрался в тот, пустошкинский конец поля, тщательно шагами вымерил и обозначил серёдку, с волнением смотрел, как дядя Егор вёл первую борозду. От неё, от первой борозды, зависит очень многое. Стоит искривить её, и всё, придётся делать лишние заходы, пустые переезды.

А если ты умудришься провести первый след как по струнке, ровнёхонько, то, во-первых, и самому приятно глядеть на такую пахоту. Во-вторых, избавишь себя от лишних движений на поле, холостых прогонов трактора. Ну и, в-третьих, авторитет грамотного, умелого хозяина ещё никто на селе не отменял.

Хорошо и умело пахать – это мастерство, высшее мастерство пахаря.

Даже когда пахали при пане Буглаке, то первую борозду вёл самый опытный пахарь, на хорошо обученных, спокойных, тягловых волах, которые легко выдерживали такое расстояние. Так же размечали вешками с двух краёв, шагами определяли серединку, пахарь становился за плуг, кто-то из серьёзных, ответственных мужиков брал ведущего вола за сыромятный поводок, и «Цоб-цобе!» – деланно-строгим голосом даст команду волам какой-нибудь дядька Панас, с волнением держащийся за ручки плуга.

Хорошо обученная, привычная к тяжелой монотонной работе животина вначале, не сдвигая с места ног, подастся телом назад и разом, дружно наляжет на ярмо. И пошли, пошли, неторопливо, степенно, с обманчивой лёгкостью взрывая землю, откидывая лемехом отвал блестящего тёмного пласта!

А за ними толпой шли самые строгие судьи, те, кто потом пойдет следом, будет равняться на первую борозду. От их зоркого, проницательного взгляда не скроется ни одна промашка первого пахаря, ни один огрех.

И вот она, первая борозда! Ровная, как струна, соединит оба края поля, создаст задел на будущий урожай.

Мужики соберутся в кучу на том краю в конце борозды, обязательно закурят, щедро угощая друг друга махоркой, чего в другие дни вряд ли дождёшься. Будут обсуждать, спорить, хвалить того или иного вола из тех, что тянул плуг на первой борозде, и столько порасскажут о них, как будто это не бессловесная скотина, а, самое малое, национальный герой, былинный зверь. О том человеке, что стоял за плугом, не будет сказано ни слова: это волы сами всё сделали.

А дядька Панас оглянется назад, даже присядет, прижмурит один глаз, проверит, удостоверится, что борозда-то – ого-го! Что надо! И только после этого отойдёт в сторонку, присядет на корточки, удовлетворённо хмыкнет, крякнет, блаженно улыбнётся весеннему жаворонку, уже зависшему над полем с первой утренней песней, вытрет испарину со лба, достанет кисет, неторопливо примется крутить цигарку слегка дрожащими руками.