Виктор Бычков - Вишенки

– Я и это продумал, – ответил Сидоркин. – Где ты их грамотных у нас в Вишенках возьмёшь? Важно, чтобы человек был надёжный, хваткий, шустрый. С Ефимом Егоровичем договорился, что обучит он племяша грамоте, никуда не денется. Он у тебя сметливый, слава Богу, сынок-то. На лету всё схватывает. И до работы жадный, это в нашем деле не последнее место занимает. В родителей пошёл парень, вот так-то. Первое время поработает помощником у Ефима, а потом и новый трактор Кузьме дадим.

– Так я согласен, Иваныч, видит Бог, согласен, – и дрожащей рукой с чувством пожал руку председателя. – Вон оно как получается, слава Богу. И тебе спасибо, мил человек, спасибо и земной поклон, Пантелей Иванович, – попытался, было, поклониться в ноги председателю.

– Ты это брось, Данила Никитич, – Сидоркин одёрнул Кольцова. – Вот что радость, простая человеческая радость с тобой сделала, на себя не стал похожим. Это ты себя да жену свою благодари, что детей таких понарожали, Данила Никитич. Я тут ни при чём.

Даже после ухода председателя, улыбка так и не покинула заросшее, обветренное лицо Данилы. Вроде не с пирогами работает, а с коровьим дерьмом, а оно ему кажется золотом. И не воняет, а пахнет, прямо так добре пахнет, этаким здоровым земным духом, жизнью пахнет. И вся округа вдруг стала мила, красива, и он сам как будто парит над землёй, не идет вслед за телегой с навозом, еле вытаскивая ноги из навозной жижи, а плывёт, ногами земли не касаясь. До чего же жизнь стала хороша! Вон и солнышко, даром, что осеннее, предзимнее, а как хорошо-то светит! Ласково, прямо, гладит, а не светит.

И снова вроде заблестели глаза у Данилы, повеселел сам, нет-нет, как и прежде, затеет с малышнёй кучу малу и отдыхает потом во дворе на чурбачке, курит, отходит душой, а улыбка так и блуждает, так и не покидает воспарившего вдруг Кольцова Данилу Никитича.

Марфа сразу заприметила разительные перемены в муже сначала к худшему, а вот сейчас повеселел, прежним стал. Кинет благодарный взгляд на мужика, и сама вслед за ним улыбнётся, потеплеет на душе. Как-никак, а налаживается снова жизнь в семье, особенно рада за Кузьму. Во-он каким знаменитым становится, всей округе на зависть! Это ж во сне не могло присниться, что её сын будет теперь первым трактористом на деревне! Ох, не сглазить бы, не умереть от радости, от гордости. Впрочем, чего ж греха таить, мечтала она о счастье для своих детей, вымаливала, и вот, видно. Бог услышал материнские молитвы, ниспослал на её семью благодать Господню. А то!

Сколько горя хлебнула она, Марфа, может, хватит?! Пора пожить если и не в удовольствие, то хотя бы испытывать почаще вот такие мгновения радости.

А как она в тот раз плакала, когда Данила обсказал без утайки разговор с председателем колхоза товарищем Сидоркиным Пантелеем Ивановичем! Так и зашлась в плаче, так и зашлась! Это ж какая радость для материнского сердца, когда дитё её родное, ею выношенное вот так по жизни правильно идёт! Так идёт, что помимо мамки-папки и люди чужие радуются. Разве есть большее счастье для матери? Если есть, покажите, не верю! С неделю голову книзу не могла опустить, так задравши и ходила от гордости да от радости за себя с Данилкой, за своих деток.

Оно, нужда эта, горе-печаль так давят каждый день, что пригнёшься под таким гнётом и тащишься по жизни с тяжёлым сердцем, без светлого пятнышка, привычная. И думаешь, что другой жизни уже нет и быть не может. А потом – раз! И засверкает, зацветёт она красками разноцветными, а ты и рада, несказанно рада! На это мгновение и сама как будто зацветёшь, душа твоя оттаивает, добреет, от умиления и сердечко готово выскочить из груди, так хорошо становится! И вот этих коротких мгновений, вспышек мимолётной радости хватает душе, чтобы не сойти с ума, не лопнуть, а ожить, заново родиться, выдюжить все напасти, что чаще всего и сыпятся на голову простого человека и её, Марфы, голову, как из рога изобилия.

На столе пока нет того достатка, что был совсем недавно, но, даст Бог, и здесь наладится. Почитай, половина семьи в колхозе работает, должны на трудодни начислить неплохо, вот только было бы что. Урожая нет, да говорят, что по всей стране ещё хуже с зерном, с хлебом.

Мужики деревенские на днях курили у них на брёвнах, что у плетня лежат, так она слышала, как они говорили про голод. Мол, и Поволжье, и Центральная Россия, и Украина, и Казахстан голодают, страшный недород у них в этом году, всё солнцем выжгло, не только в Вишенках. Люди, говорят, мрут как мухи, семьями, деревнями. Ох, Господи, что делается, что делается? У них ещё нечего Бога гневить, хоть что-то, да есть. Конечно, туго, да ещё как туго, но и в не такие недороды выживали. То лес спасал грибами-ягодами, то Деснянка на помощь приходила, рыбкой выручала. А в большей мере спасал приусадебный огородишко да речушка с её водицей. Вот кому кланяться надо в пояс до самой землицы, да не один раз. Правда, и повкалывать приходится на нём так, что свет белый иногда не мил, зато отплатит сторицей, кормилец. Что бы ни говорили, а капустку на зиму заквасят как обычно. Ягод, яблок не будет, а капуста с огурцами на столе стоять будут, даст Бог. Свеколка, фасолька, бобы тоже есть. И к соленьям будет что поставить, выживем, назло всему выживем. Картошка, она такая, за уши вытянет из беды, не даст умереть от голода. Отвари да выставь на стол, горсточку соли насыпь, вот и всё! Жир не отложится, а день-другой выстоишь, выживешь. Можешь даже не чистить, а так, в мундирах, только вымой хорошенько.