Виктор Бычков - Вишенки

Продолжительными зимними вечерами собирались по очереди то у одного, то у другого единоличника, вместе судили и рядили и так, и этак, но всё получалось наперекосяк. Выходило, что государство задавливало, обложило непосильными налогами, прямо хоть волком вой, да вынуждало идти в колхозы. Пищи, да иди. А не сдашь, могут привлечь к уголовной ответственности. Тюрьма маячила за спиной у каждого.

Аким Козлов предложил, было, объединиться всем единоличникам-хозяевам в свой колхоз. И сообща попытаться выстоять, выжить.

Осадили быстро товарища.

– Власть увидит такое чудо и повысит планы, будет повышать, пока твой хозяйский колхоз не лопнет, как мыльный пузырь, – Никита Кондратов нервно бегал по избе, размахивал руками. – Неужели ты не видишь, что большевики сначала освободились от богатых крестьян, кулаков, как они их называли, повыселили их к чёрту на куличики, а теперь взялись за нас, единоличников?

Посмеялись даже попервости над Акимом, а потом хорошенько рассудили, и не до смеха стало. Куда ни кинь, везде клин получается. Так за всю зиму к единому мнению и не пришли, остался каждый при своём, один на один со своим горем-бедой. И по весне в одиночку вылезли на наделы, готовить начали к посевной.

А тут с Ефимом такая беда приключилась: медведь поломал. Да и одна она не ходит, обязательно ещё несколько бед с собой прихватит. Как сейчас Даниле одному на трёх десятинах управиться? Голова кругом. Хотя, холера их бери, эти десятины. Ефим бы выжил, вот что главное. Вроде дыхал, а как там дальше – одному Богу ведомо.

Кольцов несколько раз уже засыпал в телеге, снова просыпался, с надеждой смотрел на больничный двор. Всё ждал, что кто-то выйдет, расскажет, как там Фимка Гринь?

– Ну-ка, подвинься, – санитар Ванька-Каин уселся рядом с Данилой, протянул лапищи к кисету Кольцова, что тот неосмотрительно бросил поверх рядна. – Ух, как же я люблю чужой табачок! – воскликнул от удовольствия.

А сам уже по-хозяйски оторвал двойную полоску бумаги, запустил в кисет толстые пальцы, зацепил махорки на добрых две цигарки.

– Совесть поимей! – выхватил кисет Данила. – Так и проживёшь на чужом табачке, итить твою кочерыжку. Ты мне лучше скажи, как там мой сродственник Фимка Гринь? Сами вылечите или мне идти помогать вам?

А санитар не спешил отвечать. Свернув толстую папиросу, прикурил от Даниловой самокрутки, сильно затянулся, на мгновение замер и, наконец, шумно выпустил струю дыма.

– Хороший табачок, – довольный, упал спиной в телегу, раскинув руки. – Ещё мамка в детстве учила, мол, сынок, не жалей чужой табачок, он завсегда слаще, а свой – побереги! Хорошая мамка у меня была, царствие ей небесное.

– Фимка как? – Данила не склонен был к балагурству, уже терял терпение и с силой тряс за груди санитара. – Душу не тяни, Фимка как?

– Я же говорю, что вы в своих лесах одичали, кричите. А с тобой рядом отдыхает культурный человек, понимать надо. Вон твой родич, только в себя пришёл и тоже давай орать на доктора. Мол, чего так больно. Вы что, сговорились кричать на культурных людей? Или медведь ломал – не кричал, а доктор лечит – так кричать надо?

– Так он жив, жив Ефимка? – Данила соскочил с телеги, забегал вокруг, хлопая руками по ляжкам.

– Только что вот этими руками, – Иван вытянул в сторону собеседника огромные лапищи, – я отнёс его, как барина, нет, нежно, как чужую жену, в палату. Иди к доктору, он лучше меня расскажет, а я посплю за тебя. Да, – остановил кинувшегося, было, к больнице Данилу, – ты с Павлом Петровичем с уважением, понял? Даром, что молодой, но не хуже папки своего будет Петра Петровича Дрогунова. Думаю, что даже переплюнет родителя наш доктор. По уважению, по обходительности обойдёт, по мастерству докторскому. Так склеил твоего дружка, что я диву дался.

Данила не дослушал санитара, побежал к больнице. Перед входом столкнулся с молодым доктором.

– О! Вы здесь? Не уехали?

– Нет, ждал вот, – засмущался Кольцов. – Фима, Ефимка как там?

– Раненый? Как может чувствовать себя человек, побывавший в лапах медведя? – доктор взял под руку Данилу, провёл к кусту сирени на больничном дворе, присел на лавочку.

– С вашего позволения, я посижу, отдохну, – устало улыбнулся Павел Петрович. – А другу вашему повезло, да, повезло. Сломаны два ребра, содрана кожа с лица, с правой стороны. Но я вроде пришил, как мог. Будем надеяться. Вот на левой стороне грудной клетки вырвано мясо до кости. Даст Бог, заживёт, затянется. И большая потеря крови. Но жить будет. Да, чуть не забыл. Санитар дал свою кровь, я перелил. Недели через две-три придёт домой ваш товарищ.