Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

Weil ich die unglückliche Liebe habe [101] Потому что несчастная у меня любовь (нем.). , хотелось ему пояснить своему старому гимназическому ментору, глянувшему на него в эту минуту с требовательным и немым укором откуда-то то ли с луны, то ли из ближайшего совиного дупла. У ментора был пунктик, он был двинут на галантности, он целых тысячу лет вдалбливал им, своим ученикам, что галантность в действительности является синонимом европейскости и для того, чтобы достойно репрезентовать австрийскость , необходимо об этом помнить всегда и повсюду, в любых обстоятельствах. Ментор умер много лет назад, но сейчас он смотрел на Карла-Йозефа, на одного из тысяч своих воспитанников, и хотел хоть что-то услышать от него в оправдание.

Weil ich die unglückliche Liebe habe, повторил Карл-Йозеф чуть жестче, чтобы тот отвязался. Последние два слова чуть ли не рифмовались. Они надолго завладели его прихрамыванием — спустя время, уже выходя из леса и не переставая гореть от стыда и любви, Карл-Йозеф все крутился вокруг этой нелепо-издевательской парочки (Liebe habe, Liebe-habe, Liebehabe) . Разве это ничего не объясняло, герр гимназический ментор?

Ментор еще какое-то время преследовал его, возникая то на мосту, то одновременно по обеим сторонам шоссе — и тут, и там — он явно не мог удовлетвориться ответом, поэтому, дойдя до развилки над местом впадения Потока в Речку, Карл-Йозеф решительно рубанул воздух и сказал: «Ладно, ладно, я виноват, я теперь никакой не европеец, я пьяная свинья!» Этого хватило, чтобы ментор наконец отстал. Самокритичность — вот чего он, оказывается, жаждал! Карл-Йозеф свернул направо и, двигаясь вдоль берега Потока вверх, вдруг заговорил с Ромой, ведь это относилось к ней.

Зачем ты пошла за мной, зачем ты бежала по склону вниз, зачем мы были вместе, спрашивал Карл-Йозеф, не рассчитывая на какой-либо ответ. Зачем ты заговорила о луне, требовал правды Карл-Йозеф. Ведь если среди ночи кто-то говорит кому-то о луне, это означает близость, разве не так? Ведь если двое смотрят снизу вверх на луну, значит, между ними возникает что-то большее, верно? Я бы никогда не заговорил о луне с кем-либо, к кому я равнодушен. Я никогда бы не бежал вслед за кем-то, к кому я равнодушен. Рома молчала, у нее не было слов.

А если так, развивал логическую цепочку Карл-Йозеф, значит, я должен был начать то, что начал. Потому что это не могло длиться вечно — эти свидания в отелях и чужих квартирах, тайные шифры, условные знаки. Еще несколько лет такого мучения — и мы провалимся в старость, и будет поздно. Все, чего я добивался, — это лишь ясности. Разве мы не заслужили открытости в отношениях? Если б ты хоть раз, хоть один-единственный раз высказала мне свое хватит, не хочу, я бы отступил и никогда больше не приблизился бы ни на шаг. Но ты же этого не сделала!

Карл-Йозеф был прав: он и в самом деле никогда не слыхал от нее хватит. В то же время он скорее обманывал ее, но прежде всего себя, заявляя, что отступил бы. Вряд ли он уже был на такое способен. Скорее всего, он так и ходил бы за нею, словно побитый пес, и все выпрашивал бы какие-то очередные украинские визы для очередных тайных свиданий. Но в эту минуту, с головой накрытый алкогольной волной, он готов был поверить в свой мужественный отказ. Главное, что Рома не отваживалась ему перечить, следовало воспользоваться ее виноватым молчанием до конца.

Да, я, кажется, сказал тебе худшее из слов, которое ты только могла от меня услышать, еще патетичнее заговорил он чуть погодя, даже камни посыпались из-под его решительных башмаков. Прости, я действительно обидел тебя, это так. Но ты ведь даже не почувствовала обиды — напротив, попросила моей руки. Ты попросила, чтобы я подал тебе свою руку! Карл-Йозеф встал как вкопанный перед сосновым стволом. Ты! Попросила! Чтоб я! Тебе! Руку! Как мне это было понимать, не пояснишь? Сосна, как и Рома, молчала, поэтому он захромал дальше.

Ведь если среди ночи в лесу кто-то подает другому свою руку, спокойнее продолжил он, это ведь означает близость, не так ли? Я могу чего-то не понимать в ваших обычаях, согласен. Вы, например, целуетесь в губы уже при знакомстве, танцуете с чужими партнерами, слишком близко к ним прижимаясь, у вас почти не существует приватности личного пространства, вы дышите друг другу прямо в лицо и ходите в слишком коротких юбках. Но сейчас я о том, что ты подала мне руку! Это нечто совсем иное, это уже не жест, это приглашение.

Карл-Йозеф и здесь был прав только отчасти: вряд ли он имел причины усматривать в просьбе Ромы помочь ей выбраться из грязи какой-то высший метафорический смысл. В глубине души он и сам это прекрасно понимал. Но в запале атаки все аргументы годились — главное, что Рома молчала, главное, что ее не было рядом.