Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

Жмурясь от ветреного света, тепло и болезненно резанувшего по глазам, чуток растерянные и сильно заспанные, Артур Пепа и Рома Вороныч после нескольких глуповато-неудачных попыток открыть двери «крайслера» все-таки сумели вылезти — через переднее сиденье. Только ступив на плывущую под ногой землю, Артур почувствовал, как бездарно и позорно он отлежал ногу. Стоять сейчас приходилось фактически на одной. А тут еще вдобавок: ужасный ветер, от которого раскалывается голова, шум талой воды, боль в глазах, трезубцы на фуражках, дошедший до осатанения лай, мерзость во рту, полунацеленный калашник и все эти вопросики типа кто такие? откуда взялись? что делаем? удостоверения?

Артур Пепа смог ответить на первые три из них. Документов при себе они, понятно, не имели, даже умудренная Рома. Туристы, сказал Артур Пепа (третий из ментов наконец прикрикнул на пса, и тот вмиг заткнулся, старый шланг), туристы мы из Львова, отдыхаем в Карпатах.

Туристы мы из Львова, в Карпатах отдыхаем, во Львове проживаем по адресу, сказала Рома. А тут прятались мы от бури, такие промокшие, что йой.

Пани, вас не спрашивают, оскалил все свои зубы главный. Дойдет очередь — и вас опрашивать будем.

Так я же и говорю, продолжил Артур Пепа. Вышли под вечер из пансионата прогуляться (спросонья он выговорил прогулетысы ), а тут — сами знаете — буря с громом и спрятаться негде, так мы збиглысьмо сюда та й тут сы сховалы [100] Пепа непроизвольно пародирует гуцульскую «говирку». .

Слышите, сказал на это своим хлопцам главнюк. Слышите, за кого нас держат — за имбецилов придурошных. Слышите, они от грома в железе поховалыся !

Услыхав такую голимую чушь, менты как один захохотали, даже пес хохотнул, подлиза на службе.

Ну чего вы смеетесь, хлопцы, по-доброму к ним Рома. Чего вы, хлопцы, смеетесь? Мы, как в эту машину от бури прятались, ни о какой физике даже не думали — только бы спрятаться. А вы, хлопцы, смеетесь, потому что не понимаете.

Пани, снова к ней камандующий, но резче. Пани, бросьте ту свою физику! Потому как мы вам, пани, пока еще никакие не хлопцы — вы еще под нами, пани, не лежели.

Старшина, сказал на это Артур Пепа. Старшина, перестаньте таким тоном с женщиной. Она моя жена, старшина.

Но тот ему еще круче: если она тебе жена, так чего по машинах ебётесь? Может, она курва тебе на самом деле, а не жена? Может, она со всеми по машинах ебётся, курва?

Тогда Артур Пепа, кавалер ордена Шляхетных Меченосцев, проваливаясь в свою самую глухую внутреннюю темень, затекшей ногою — вперед, заехать в золотозубое рыло засранцу в погонах, чтобы не смел никогда прекрасных дам обижать. Но навстречу ментяра так от души приложился — от слова приклад — к нему калашником, что только искры во все стороны, и удивительно, как еще бинт с головы не слетел.

Увы, Артур только плюхнулся беспамятно на остатки снега, разбрызгивая серые фонтаны вокруг себя, а Рому они от него силой оттащили, чтоб не голосила так, будто тут похороны. Да и пес не в меру разволновался из-за казла львовского.

Только она все равно рвалась и называла их, курва, бандитами и убивцами, даже главнокомандующий стал было подумывать, как бы ее тоже по темени шлепнуть, чтоб, курва, затихла и не мишела по рации докладуватъ. Так они ее и повели — с плачами, криками и голошеньем, а потом вдруг затихшую и упокоренную — в сопровождении того, который держал на поводке пса.

Так они ее и вывели наверх из ущелья, резко в гору, по скользким камням, с камня на камень — ее ступни скользили всякий раз опаснее — но как-то все-таки выкарабкалась и была посажена в «уазик» и отвезена в неизвестном ей направлении.

Ясное дело, пока могла, она озиралась и видела, как двое других — калашник и гавнокамандующий — с обоих боков приковались к Артуру Пепе наручниками (Артурова голова в грязных бинтах безвольно колыхалась над плечами) и потянули его силой между ржавых бамперов и каркасов туда же — на выход.

И только отъехав километров пять-семь, когда мимо ее зарешеченного окна промелькнули целых две встречных милицейских машины, она поняла, что это они по Артурову душу и что в жизни не бывает страшнее.

Так досадно, гадко и горько ему еще не бывало — Карл-Йозеф Цумбруннен готов был вылезти из собственной кожи и долго топтать ее тяжелыми безжалостными башмаками. Почему так получилось? Почему он так повел себя? Почему сейчас он один в этом белом от лунного света лесу?