Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

— О, а это откуда? — спросила Рома.

— Сам не знаю, — он потерся забинтованным лбом о ее плечо. — Но оно для тебя. Подарок к празднику.

Она бережно взяла писанку и подержала ее в желобке ладоней. Потом поблагодарила, коснувшись губами своей любимой ямки у него под адамовым яблоком.

— Подаришь мне завтра, — сказала она и уложила писанку в тот же карман. — Сегодня еще не праздник. Пусть будет сюрпризом. Как это я и впрямь умудрилась не раздавить?

Она снова начала смеяться, вспомнив, как он это произнес, котяра-воркотун.

— А вообще-то я знаю, как это случилось, — совершенно серьезно сказала она через минуту. — Просто я перестала быть неуклюжей.

— Это с каких же пор? — Артур изобразил беспокойство.

— С этих, — гордо сказала она.

— Но мне нравится, когда ты неуклюжая, — приподнялся он на локте.

— Правда? Никогда не поверю! — Она лизнула его в нос. — Ну ладно, специально для тебя я еще немного побуду неуклюжей.

Перелезая на свое сиденье, она задела коленом его бок. Он притворно охнул. Но решил, что шутку про яйцо повторять не стоит.

— Вот видишь — все в порядке, — захихикала она. — Я снова неуклюжа. Давай покурим одну на двоих?

Он долго щелкал зажигалкой, потом сделал первую затяжку и, передавая ей сигарету, продекламировал:

— Это тот Антоныч? — спросила она. — Интересно, где он сейчас.

(Она промолвила последнюю фразу невольно — возможно, только потому, что как раз в тот миг ее дочь впустила в себя самого первого любовника, ибо одиннадцатый обруч — это когда двое становятся одним .)

— Я думаю, в своей корчме на луне, — ответил Артур. — Где же ему еще быть?

— Так как там у него о бездомной любви? — она начала натягивать один за другим свои свитера.

— Бездомная любовь кривляк и шлюх, — напомнил Артур.

— Ну да. Подходит, но не совсем, — согласилась она. — Потому что ты ужасный кривляка.

Он не поддался на ее вызов, только состроил противную и веселую гримасу. Артур Пепа не мог быть обезьяной по году рождения, но иногда бывал по жизни.

— Знаешь, — сказала она, — я намерена перелезть на заднее сиденье и немного поспать. Все равно нам никуда отсюда не выбраться. Ты не разделишь со мною ложе?

— Если оно греховное , разделю, — пообещал Артур.

— Все в наших силах, — уверила она. — Разрешаю разбудить, как только захочется.

Он тоже примостился — аве Крайслер! — на том широченном и двусмысленном, как оттоманка декана, кожаном сиденье, а там и обвил руками ее бедра.

— Разрешаешь разбудить? — замурлыкал по-своему где-то около ее уха. — Согласен. Если не просплю утреннюю эрекцию.

Они еще немного посмеялись, а потом еще немного поговорили, соревнуясь в глупостях, а потом еще вместе покурили, ибо — ничего не поделаешь и куда правду денешь — когда после секса случается беседа, чаще всего случается и любовь.

И только позднее, через неопределимый никакой хронометрией отрезок времени, Рома Вороныч выскользнула из его объятий, завела древний автомобиль и пустилась ездить на нем по неисчислимым помещениям пансионата, врезаясь в стены и сбивая с постаментов урны и огнетушители. Что снилось Артуру, неизвестно — всему своя тайна.

Но когда ему начала сниться собачья стая, бегущая вдоль берега Речки, настало утро. Погода в надцатый раз поменялась — все, что ночью было снегом, теперь ускоренно таяло, стекало, капало, нестерпимо теплый ветер пытался посрывать все головы с плеч, даже тут, на дне пропасти.

Увиденная во сне стая оказалась на деле одним-единственным псом, правда, довольно крупным, каким-то овчарочным ублюдком, и он самозабвенно заливался лаем, привстав на задние лапы и тычась пастью в оконные стекла крайслера. Вне всяких сомнений, ему не могла нравиться эта застуканная во сне и вспугнутая пара двуногих. Какого хрена они тут делают? Что это вообще задела?

Разъяренный пес не был одинок в своем возмущении. Он прибежал сюда в сопровождении целых трех ментов, из каковых один держал наготове калашника . Другой — судя по ряду золотых зубов и в целом по физиономии, старший — жестом приказал им вылезать. При этом еще один, третий, со знанием дела взял пса на поводок, отчего тот стал захлебываться еще отчаянней.