Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

Карл-Йозеф подумал, что никто из них не имеет причин так враждебно к нему относиться. Но сразу же вспомнил о треснутом стекле — возможно, из-за него? На всякий случай сняв очки, он растворился взором в пятнах и вспышках — новый ужас оказался не меньше предыдущего, сидеть в этой мерцающей яме, в этом пережаренном месиве запахов, среди неведомых ему людей, слушать, как они вслед за магнитофоном нескладным хором тянут «а я нашел другую» — и ничего не видеть! Минуло еще много минут, и только потом над ним вынырнула вся в зеленых и красных вспышках голова, на этот раз девушки, но с добрым голосом («вы заказывали?»), после надевания очков выяснилось, что у нее такие же добрые глаза — и она поставила перед Карлом-Йозефом стакан водки. «Нет, — сказал он, — не стакан, не стакан! Отшень пгошу… бутилька. Одна…» Девушка спросила что-то вроде «с собой?», но Карл-Йозеф не понял вопроса («с водой? почему с водой?»), поэтому только жестом показал, чтобы она не забирала стакан, и поблагодарил. «Будете шашлык?» — с легким сочувствием спросила она, но он только поблагодарил еще раз. Добрая девушка, кажется, пожала плечами и отошла.

Он влил в себя несколько противных глотков и подумал, что всегда успеет получить ту чертову проигранную бутылку. Нужно только привыкнуть ко всему, что тут происходит, и как следует проартикулировать свой заказ. Тем более что первые глотки молниеносно сработали на старых дрожжах , и Карл-Йозеф немедленно почувствовал, как его попускает, в каких-то там центрах было приказано снять с постов не в меру настороженных часовых, его перестало корчить, и вместе с теплом он принял в себя этот шум, топот, эту музыку. Его попустило настолько, что он уже и не чувствовал на себе двух взглядов из-за одного дальнего столика (не те ли самые это типы, с которыми нудно щебетала за стойкой хозяйка, когда он вошел?). Но его попустило — следовательно, он ничего не знал об этих взглядах.

Через десяток минут он созрел до того, чтобы снова подойти к стойке и заказать еще один стакан. На этот раз там орудовал хозяин, явно отец той девушки с добрыми глазами и голосом, потому что так же, как и она, подав водку, спросил, не возьмет ли Карл-Йозеф шашлык. Тот замотал головой (эти огромные куски обугленно-сырого мяса с луком никак не пролезли бы сквозь его горло), но, чтоб не обижать хозяина, выдавил что-то вроде «один помаранч пгошу». Хозяин его желания не понял («ха, а она меня еще убеждала, будто Apfelsinn по-ихнему помаранч!») и после нерешительной паузы выдал ему сникерс.

Возвращаясь на место со стаканом и дурацким сникерсом в руках, Карл-Йозеф удивился сам себе, как плавно и ловко он двигается, ему удалось поймать такт, и это оказалось настоящим танго белого мотылька, даже сами танцоры залюбовались его пластикой. Такой успех следовало развить, потому, наполовину опорожнив стакан тремя жадными глотками, Карл-Йозеф поднялся из-за своего столика и крикнул: «Achtung, Achtung! » [102] Внимание, внимание (нем.). Они не переставали танцевать своего « белого мотылька у открытого огонька », но все одновременно поглядели на него — и пацаны , и девчонки, и хозяин с добрыми глазами из бара, и его добросердечная дочь из кухни, и, ясное дело, те двое, что без бород — все глядели на него и видели, как он бросается вниз головой вперед и становится на руки…

Пропасть пошатнулась и потянула его на себя, отовсюду падали стулья, потом не было ничего, какие-то руки вели его сквозь красные и зеленые вспышки, а когда он снова начал видеть, там было много головастых пятен над ним, зато отчего-то не было музыки, он сидел за своим столом, а они о чем-то там между собой лопотали («в дупель урыканный» — что такое «в дупель урыканный»?), и хозяйская дочь надела ему на нос очки. Карла-Йозефа разбирал смех, ему ужасно понравились все эти люди, и как они им озаботились, поэтому он захотел их как-нибудь подбодрить, хлопнул в ладоши и с криком « Go dance! » [103] Идите танцуйте (англ.). отогнал их от себя.

Они действительно отошли от него и, словно по его желанию, вправду пустили музыку, таким образом он опять остался один, его истомная странно-приятная сонливость, из глубин которой он так и созерцал все новые и новые танцы, как они лихо пьют и целуются, пьют и целуются, пьют и целуются — и так длилось еще долго-предолго, пока он не швырнул в кого-то из них сникерсом, но они сделали вид, что не заметили. Только потом лысый заводила в кожаной куртке объявил последний танец для именинницы ( was, eigentlich, soil das bedeuten, diese [104] Что это, собственно говоря, означает? (нем.). именинница ?), после чего заиграла ужасно душевная песня « Дзень раждзенья празник дзецтва» . Они кружились под нее несказанно долго — Карл-Йозеф успел десятки раз заснуть и снова проснуться, а они все кружились, и тогда снова ставили ее с самого начала и все пели что-то вроде « никуда, никуда, никуда am ниво не дзецца» , больше всего ему нравилось это их « никуда, никуда, никуда », но тут с девушкой в центре круга случилась истерика, она бросила об пол стакан, кожаный заводила нещадно хлестал ее по щекам («в дупель урыканная, в дупель урыканная», снова лопотали они, благодаря чему Карл-Йозеф понял, что это какое-то специальное заклинание от несчастья — «в дупель урыканная — в дупель урыканный»).