Никола Скотт - Секрет моей матери

И вот я сижу и жду, когда уйдет сестра Хэммонд. Я взяла в библиотеке новую книгу, которая называется «Мне здесь нравится». Она довольно занятная и должна помочь мне отвлечься от размышлений. Наверное, следовало бы повторить латинские глаголы, если я хочу продолжить учебу в школе и поступить в университет — мы говорили об этом с мамой. Но я не могу сосредоточиться ни на книге, ни на глаголах. Я прислушиваюсь к голосу сестры Хэммонд, который раздается в конце коридора, и не могу даже думать о будущем из-за всех этих тревог и страхов, которые теснятся в моем мозге. Записывать их, выплескивать на жадные страницы дневника — вот что не дает мне сойти с ума и сдаться в плен происходящему, поэтому я решила, что глаголы подождут. Лучше я буду писать об улице, которая томится под полуденным солнцем, жаркая, душная, пыльная. Коммивояжер, потеющий в своем костюме, ходит от здания к зданию. Дети из дома номер четыре бегают по соседским дворам и зовут друзей на прогулку…

Все в нашей школе с нетерпением ждут летних каникул. Мои подруги собираются отправиться в Брайтон, Блэкпул или Торки. Именно в Торки поедет Джуди, и некоторое время назад ее мама с папой любезно приглашали меня присоединиться к ним. Но я сразу же отказалась, не сказав об этом маме. Сейчас я даже думать не могу об отдыхе. Мама Джуди не стала меня уговаривать. Она потеряла на войне двух братьев и, наверное, понимает, что, когда кто-то умирает, время течет очень быстро, как вода. Мне нужно провести вместе с мамой как можно больше времени, чтобы выжить после ее смерти.

Я составила список книг, которые, как мне известно, мама хотела прочесть, например, «Долгий взгляд» — довольно грустное произведение, и «Трава поет» [2] Роман Дорис Лессинг. — отец не любит, когда мы ее читаем, он говорит, что это коммунистическая чушь. Я отметила радиопрограммы, которые мы с мамой будем слушать. Именно так я проведу лето 1958 года — читая книги, слушая радио и размышляя о том, что такое жизнь.

Закрылась входная дверь. Сестра Хэммонд уехала на своем велосипеде. Она оглянулась, но я не уверена, что увидела меня. Я сижу на подоконнике, полускрытая занавесками. Сестра Хэммонд подъехала к миссис Пеккитт и миссис Смит, которые устроились поболтать на ступеньках своих домов, остановилась, чтобы спросить о чем-то, заглянула в горло карапузу, который недавно начал ходить и держался за юбку миссис Пеккитт. Сестра Хэммонд мне нравится, она всегда честна и прямолинейна, поддерживает отца, говорит ему, что нужно делать. И я уверена, что после тишины и смерти, царящих в нашем доме, она чувствует огромное облегчение, глядя на жизнь, даже если перед ней лишь грязный краснощекий ребенок, снующий по жаркой улице. И все же меня поражает, что, всего несколько минут назад расставшись с моей мамой, сестра Хэммонд так беззаботно смеется с миссис Пеккитт, волнистые волосы которой треплет вечерний ветер, и с держащей в руках метлу миссис Смит. Все они кажутся очень спокойными. Эти люди наслаждаются жизнью, лучатся здоровьем, уверены в себе, веселы и розовощеки, у них есть бесконечные запасы чая от боли в горле и йода для разбитых коленок — простых лекарств от простых болезней. И они так не похожи на мою маму, которая лежит в своей комнате, бледная, измученная кашлем, и уплывает от меня на волнах морфина.

Я завидую им, этим женщинам с веселыми детьми. Они всегда вежливо здоровались с нами; мама завела на улице несколько знакомств. Но наш район — странное смешение старых домов, стоявших здесь с давних времен, таких как наш, с террасами, и новых построек, и почему-то между нами и нашими соседями всегда существовала легкая настороженность. Моя мама умнее, ярче, веселее здешних домохозяек. У нее есть помощница, которая моет окна, стирает по понедельникам, приносит продукты из магазина, в то время как остальные хозяйки с нашей улицы ползают на коленях, оттирая плитку, или тащатся по улице с тяжелыми сумками. И я, всего лишь ребенок, девочка, которая каждое утро уезжает на автобусе в гимназию, выгляжу подозрительно среди соседских детей, которые вбегают и выбегают из своих домов, создавая веселый хаос. Мой отец отрицает социальный прогресс и ненавидит новшества, презирает жизнерадостность и легкомыслие и с благоговением хранит воспоминания о войне…

Но я знаю, что больше всего виновата смерть, начавшая медленное, но неотвратимое шествие к порогу нашего дома, парящая над его крышей и сообщающая всем, что с нами лучше не знаться.