Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

Прошла премьерная неделя, вторая, третья, и ему пора было возвращаться в Ялту. Точнее, решать – «зависать» (словечко Женечки) в столице или ехать домой. Домой… Это слово он употребил в первый раз за много лет. Были предложения от двух антрепренеров. Передавали лестные слова от Мейерхольда. Но Басби понимал: для Москвы нужна иная осанка. Можно над ней поработать, только надо спросить себя – зачем? В Ялте больше простора, больше воздуха. Море обещает другой масштаб. В Москве тоже много солнца, но оно тяжелое, пыльное. А вот и солнечный удар: Златовласка заявила, что поедет в Ялту вместе с ним, мол, «ей тоже пора возвращаться на станцию». Он сразу взмок, хотя ветер гулял по открытой террасе новомодного кафе, где они сидели – на десятом этаже «Дома работников науки» в Сивцевом Вражке. Тридцать часов с ней в поезде. Взять два люксовых купе. Рядом. Ей некуда будет бежать. Изнежит и ее, и себя. Пусть считает столбы и ворон за окном, березы, избушки, а потом пирамидальные тополя, платаны – не отпустит с колен, исцелует, изласкает. Взять с собой патефон, пластинок. Что от него останется к тому моменту, как локомотив, пыхтя, подвезет вагон со счастьем к симферопольскому вокзалу?

Итак, билеты куплены. Евграф Анатольев соблазнял ассистентским местом у Мейерхольда. Масальский предлагал устроить антрепризу на паях с молодыми мхатовцами и таскал на ипподром, где тоже было оставлено немало хрустящих купюр. Впрочем, не так много удалось вырвать из пухлых, унизанных перстнями пальцев «управителя новациями». Преследуя Златовласку (при всей ее кажущейся беспечности она никогда не ждала долее пяти минут, и стоило опоздать – приходилось кочевать из одного места, указанного в записке, которую она оставляла у официанта, распорядителя, помощника дирижера, кассира – любого, кто попадался ей на глаза, – в другое), он оказался однажды в доме ее родителей. Забирал какой-то букет. Или отдавал. Выяснилось, что мать, задумчивая особа с пепельными кудрями в кругленьких очках, едва говорит по-русски.

– Она шведка, причем в родстве с царствующей четой. Отец – демократ и не любит, чтобы об этом упоминали, – сообщила мельком Женечка. С матерью она болтала на смешном языке, похожем на россыпь колокольчиков.

– Выходит, вы еще и принцесса? – поднял брови Басби. Девчонка развела руками.

Мать прощалась в дверях с невысокой изысканной дамой, чья фигурка, кажется, была выведена одной линией кистью японского каллиграфа. Та обернулась к зеркалу, прикалывая булавкой шляпу, и Басби понял, что это Анна Павлова. Не верилось, что она существует в реальности, однако же – вот… На фотографиях, висящих на стенах гостиной, внимательно смотрели в объектив, устроившись рядом с хозяевами дома, самые неожиданные особы. Бунин. Циолковский. Чехов. И многие другие, чьих лиц Басби не знал, однако догадывался, что люди это непростые. И отец Женечки, глава некоей научной институции, не просто так пожимает им руки. Со шведкой он смог поддержать разговор на своем разухабистом английском, почерпнутом в корабельных путешествиях. И именно матушка упомянула, что господин Чкалов, с которым отец обсуждал экспедиционный маршрут на авиапланах, говорил, что на днях делает пробный полет в Крым. Идут разговоры о создании пассажирских авиалиний. Златовласка, упаковавшая наконец коробку с белыми розами, выглянула из-за двери и забулькала на непонятном Басби шведском. Но почему-то ему стало ясно, что грезам наступает конец.

– Отвезете цветы в Академию наук? Мне надо мчаться во французское посольство. Там околонаучная болтовня – вам будет неинтересно, – тарахтела Женечка.

Конец. И начало. Пока он выуживал из Анатольева последний гонорарный чек, пока разводил для Масальского мизансцены великолепной новой пьесы про Мольера, пока пытался высвободиться из цепких столичных лап, она обо всем договорилась с «Лерочкой Чкаловым», как называла полковника. За час до отхода поезда, когда Басби уже устроился в купе, а носильщики разместили в сетках чемоданы, она сообщила, что Чкалов берет их на борт. Пришлось вытребовать поцелуй и сломя голову нестись на аэродром.

Потом они летели. Самолет был на семь мест. Из них занято оказалось только пять – полковник Чкалов, штурман, дамочка в летной пилотке, Басби Визг и Женечка Ландо. Полет занял пять часов. Все это время Басби не знал, куда смотреть, – в окно иллюминатора или на золотистые волосы своей возлюбленной. Дамочка в пилотке представилась «самолетовожатой» и принесла им по порции коньяка и свернутый вчетверо плакат от Чкалова. Басби развернул – с мятой бумаги грустно смотрела Лидия Збарски. Снимок был сделан для рекламы «Ускользающей» в тот штормовой день на набережной, когда ветер чуть не разбил в щепки съемочный подиум.