Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

В гостиничных комнатах было невыносимо душно. Под входной дверью валялись нераспечатанные конверты. Портье сказал, что «господин иностранный инженер» появлялся редко и что накопился должок за проживание. «Вот вам, пожалуйста: господин иностранный инженер, – подумал Басби. – Наш храбрый винтик постепенно становится отчаянным гвоздиком». Вскрыл конверты – на стол посыпались телеграммы от Сидни, адресованные ему на адрес «Метрополя», в котором он шиковал первые дни. Выбросить весь хлам. И вызвать горничную – пыли на палец. Басби распахнул окна – в комнату хлынул свежий морской воздух, запах которого он в Москве подзабыл. Святые клоуны-угодники (как говаривал папаша Визг), он сошел на ялтинский берег меньше года назад, а сколько фокусов за это время накрутилось! Он вспомнил, как поймал цилиндром мячик, в который играли дети на палубе корабля. Мячик оказался счастливым. Он смотрел в окно – за крышами виднелось море, небо подернулось уставшей августовской дымкой, и Басби готов был увидеть прозрачного великана в смокинге и цилиндре, который ловким движением руки, легко дотягивающейся от Ялты до Судака, выбрасывает из цилиндра облачного кролика. От ушастого облака, висевшего над морем, отделилось ухо и навострилось в сторону горизонта.

Басби огляделся – раньше он не особенно обращал внимание на гостиничный неуют, а теперь хмыкнул: все чужое. Вещи бесстрастные, немые, без памяти о прошлом и без взглядов на будущее. Ему принадлежит только стопка черновиков на столе. Пора купить апартаменты. Или дом. Да, здесь, в Ялте, конечно, приличные люди покупают дома, а не квартиры. Исчезают маленькие домишки и дачки с деревенскими палисадиками и беседками, увитыми виноградом. На их месте вырастают роскошные виллы, где в бассейнах плещутся пергидрольные блондинки, а розовые кусты подстригают суровые садовники в фуражках и форменных тужурках. По шоссе, обсаженным кипарисами, в которые превратились улочки Ялты, разноцветные «Бьюики» и «Форды» развозят по виллам звездных хозяев. Почти в центре города – из окна Басби их хорошо видно – выросли два десятиэтажных стеклянных небоскреба. Говорят, апартаменты с видом на море там стоят невиданных денег. Ялтинцы называют их «башнями-близнецами», а старики, недовольные тем, как меняется город, мрачно предсказывают, что какой-нибудь безголовый любитель острых ощущений из местных лоботрясов когда-нибудь протаранит их на своей авиетке. В дворянском собрании прошли по этому поводу бурные дебаты, после чего городская дума издала указ, запрещающий строить дома выше трех этажей. На выезде из города сам собой возник квартал «красных фонарей», куда Басби заглядывал время от времени и где, кстати, были самые хорошие рестораны. В угоду вездесущему и всесильному синема менялись имена улиц. Набережная давно была официально переименована в Актерскую. Один из центральных проспектов стал проспектом Иды Верде – великой дивы экрана, зимой погибшей на съемках в горах. Живых тоже не забывали. Басби читал в газетах, что Морской проезд планируют назвать проездом Ленни Оффеншталь, а маленькую зеленую Платановую площадь – площадью Лидии Збарски, и там уже возводят фонтан: медную нимфу, из глаз которой катятся слезы. Недаром газетчики называют Лидию «слезами нации». Лидия… Если он вернулся домой, это не значит, что вернулся к старому. Город меняется. Названия улиц меняются. Жизнь меняется. Встает вверх тормашками. Басби усмехнулся, вспомнив номер, который придумал в Москве. Идти к Ожогину. Завтра же. В пленке Сидни заключен, быть может, самый большой фокус из тех, что преподнес ему этот город. Шансы, шансы. За каждым углом таятся шансы. Не упустить свой единственный. Не упустить… Не упус… Он зевнул. Пора в постель. Завтра надо быть в форме.

На следующий день они с Сидни сидели в приемной Ожогина.

– Дежавю, дежавю, дежавю… Сидни, ты знаешь, что такое дежавю? Нет? А между тем мы с тобой его переживаем. Всего год назад мы ходили по тем же кабинетам с тем же аппаратом – и с тем же успехом. То есть без всякого успеха. И вот, изволь видеть, – Басби Визг, с которым советовался Мейерхольд и которого учил летать Чкалов, снова с протянутой рукой. Между прочим, по твоей вине. Ладно, ладно, я сам так решил.

Басби болтал, покачивая ногой в блестящей штиблете и поглядывая на хорошенькую секретаршу, которая в свою очередь кокетливо посматривала на него из-за каретки «Ундервуда». Он привык, что его всюду узнают, и ждал, когда девица подойдет за автографом. Так и случилось. Не прошло и десяти минут, как она, покопавшись в ящике стола, приблизилась к нему и застенчиво протянула вытертую на сгибах старую афишу «Сбежавшей куклы» с его фотографией. Видимо, хранила со дня премьеры. Басби хмыкнул и расписался.