Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

– Господин Чкалов только что получил сообщение, что не сможет задержаться в Ялте, и просит вас об одолжении – подписать афишу у госпожи Збарски и выслать ему по почте.

Потом здорово трясло, и Златовласка держала его за руку. Из капитанской кабины доносился хохот Чкалова. С высоты Ялта была похожа на разбросанные костяшки домино. Когда снизились, перед пассажирами предстало неожиданное: на склоне горы скульптуры из подстриженного кустарника, представляющие собой буквы, которые складывались в название студийного города – «Парадиз». На аэродроме он посадил ее в таксомотор и повез на станцию. Всю дорогу она крутилась, как ребенок, впервые попавший в парк развлечений, и теребила его за рукав, требуя внимания к тому, что происходит за окном.

На террасе научной станции в кресле-качалке перед накрытым к чаю столом сидел Сидни. В воздухе разливался запах свежих пирожков.

– Да ты, дружище, здесь как у себя дома. Прямо старосветским помещиком, – засмеялся Басби, вылезая из таксо и видя эту идиллическую картинку. – Ну, здравствуй!

Сидни вскочил и бросился к нему.

– Коньетс! Коньетс! – кричал он. – Зачем ты был lost! Он говорьить!

И тащил Басби в дом, откуда доносились раскатистые рулады Макса, выпевающего на кухне оперную арию.

– Имею тут наутшний лаборатори, – приговаривал Сидни, торопливо пробираясь по узкому коридору, уставленному книжными шкафами, и держа Басби за руку, будто боялся, что тот опять удерет. Комната, экспроприированная у Бумблиса, была нашпигована оборудованием. Тумблер. Кнопки. Черная занавеска поехала вниз. Зажегся квадрат экрана – простыни, растянутой на стене. Сидни суетился, бегал по комнате, бормотал непонятные словечки, усаживал Басби. Когда тот уселся, наконец угомонился и включил аппарат. Изображение поерзало по экрану, будто прикидывая, как бы поудобнее расположиться, и Басби увидел Макса, заполнившего своим дородным телом весь кадр. Макс размахивал руками. В одной он держал рюмку, в другой – огурец на вилке. Ну и что? И вдруг… Сквозь хрипы и треск Басби услышал… Он услышал, как изо рта Макса вылетают слова: «Организм наш во время болезни напоминает кошелку…» Так значит – это не бред, не фантазия? У Сидни получилось! Аппарат заговорил! Синема больше не молчит! Здесь, на маленькой станции, затерянной в крымских горах, совершено открытие, которое может перевернуть всю историю синема! А он не верил. Подсмеивался над Сидни. Считал его сумасшедшим фанатиком. Макс все говорил и говорил. Все размахивал и размахивал огурцом. А Басби, как завороженный, глядел на экран. И слушал, слушал, слушал. Пленка закончилась. Басби почувствовал, как взмокли ладони.

– Еще… – проговорил он хриплым голосом. – Еще есть?

Сидни важно кивнул и перезарядил проектор. На экране появилась блондиночка в коротком, почти цирковом платьице с блестками. Пританцовывая и широко открывая накрашенный ротик, блондиночка пела куплеты Периколы: «Какой обед нам подавали, каким вином там угощали…» Девчонку Басби знал. Людочка Соколова – хористка из его театра. Он пробовал ее на роль Куклы – уж больно та хотела стать примой, но двигалась плохо, танцевать совсем не могла, маршировала по сцене. Ей бы ткачих играть да почтальонш – появилась недавно такая женская профессия. Голос, конечно, искажен, но хорош – даже сквозь шумы слышно. А Сидни уже заряжал новый кусок пленки. Появилось двое мужчин, чьи силуэты чернели в темноватом кадре. Они стояли вполоборота к камере, лиц не было видно. Один присел на стол. Пленка дергалась, мигал пересвет, по экрану скользили царапины, но разговор был слышен отчетливо. И свое будущее Басби увидел в очень отчетливом свете.

– Прокрути-ка еще разок, – обратился он к Сидни.

И снова запрыгали слова с экрана – слова, смысл которых Басби поначалу лишь уловил, был понят им уже по-настоящему.

Проектор отстрекотал и смолк. Басби закурил.

– Ты понял, о чем они говорили? – спросил он Сидни, указывая на экран. Тот покачал головой. Нет. Басби кивнул – так он и думал. – Завтра сможешь показать это на студии? Хорошо.

Вечером Макс, переходя с болтовни на речитатив, а с речитатива на оперную арию, подавал свиные медальоны с черносливом под красным вином и картофельные розочки, запеченные с тертым сыром. Женечка была экзальтирована. Одним глотком осушила бокал вина. Рассказывала про Москву, семинары, конференции, про Мейерхольда, вскакивала из-за стола, хохотала, показывая, как танцевала на пушке. Басби сидел молча, задумчиво прихлебывал коньяк. Женечка несколько раз взглянула на него с недоумением и затихла. Скоро он откланялся – устал с дороги, пора в гостиницу, и Сидни берет с собой – нужно о многом переговорить. Златовласка проводила его удивленным взглядом и пожала плечами – мол, уходите, если так не терпится, мне все равно.