Анастасия Петрова - Последняя треть темноты

— Она в молодости была как Орнелла Мути! — мечтательно произнес терапевт.

— Иди ты…

— Бабка говорит, прям у сына на глазах.

— А кто ее хлопнул-то? Дружок? — Антон не унимался.

— Еще не нашли.

— А сосунок твой че говорит?

— Короче, приколитесь, пацаны… Он с этим гнусом заодно! Не хочет его выдавать. Или правда не помнит. Говорит: не помню! Как он может не помнить? Фигня какая-то.

Троица развалилась на полу у стены в комнате, которую Антон вот уже пять лет снимал в коммуналке. Интерьер там был минималистичнее, чем у Васи Петрова в палате: продавленная кровать с клопами, советский телевизор, стул и тумбочка. Стол и шкаф Антон уступил соседу за три бутылки. Зачем они вообще нужны, стол-то и шкаф?! Тряпок Антон не держал — все, что носил, вешал на стул. Ел на кухне.

Страшную повесть об убийстве бывшей жены кассир оборвал на середине. То т вечер он воспринимал как холостяцкую вечеринку, мальчишник, боевое крещение перед прекрасным незримым будущим, которое маячило впереди и обещало вот-вот протянуть мягкую дружелюбную лапу. Терапевт снова, как прежде, начнет рисовать, станет знаменитым художником, поселится в Ницце, а сам он построит крутейший в Париже универмаг, может, такой, как «Галерея Лафайет», будет продавать все от «Шанель», и не такое, как на лотках в Купчино, а самое настоящее, красивое, дорогое, натуральное — кожаные сумки, перчатки, кашемировые пальто, украшения с бриллиантами. Антон, конечно, отправится в Голливуд, там его отмоют, побреют, подстригут, оденут во все от «Шанель», и он будет не хуже Рассела Кроу, уж вы поверьте. И ничто больше никогда не будет искусственным, пустым, безнадежным. Никаких тараканов, никакой трухлявой мебели, никаких скитаний по помойкам, пиратских дисков, дырявой одежды, отвратительной еды, грязи, мытарств, никакого Питера, детка… Только Париж, картины, магазины, супер-люкс, пляжи, Ницца, Канны, шампанское, красная ковровая дорожка и беспечная кутерьма в голове.

Ничто. Нечто, существующее лишь в сознании, зыбкое, похожее на галлюцинацию, в которую веришь, потому что она совершенно такая же, как реальность — и на вид, и на вкус, и на слух. Можно ли считать это нечто ничем? Важнейшие события происходят именно в голове или на девяносто пять процентов в голове: ожидание, предвкушение, преступление и наказание, обиды и самооправдание, страх, любовь, даже болезнь. Реальность — пятипроцентное воплощение того, что капитально обосновалось в голове, составив большую часть жизни. Приблизительный подсчет. Но сколько фундаментальных, смыслообразующих, жизненно важных лично для кого-то (а может, и для многих) утверждений начинается словами: «мне кажется»… И как потом оценить факт, действие? Исходя из того, что было у кого-то в голове? Или исходя из того, что некто считает нормативной реальностью?

Когда обвиняемого в убийстве Васю Петрова стала разыскивать полиция, Ирине Петровне пришлось раскрыть карты. Учителя с двумя сердцами, который при неясных обстоятельствах задушил мать своего ученика, ожидали операционный стол и пожизненное заключение. Только вот пациент утверждал, что убийства не помнит, врачи предполагали, что больной совершил преступление в бреду, а следователь подозревал, что все врут.

— Ты себе не представляешь, как мне жаль, что я вытащила тебя сюда, а сама теперь вынуждена заниматься черт знает чем! — стенала Нина, собираясь на работу впопыхах, то теряя, то находя ключи и поддергивая сползающие джинсы.

— Это хочет сказать, что у вас есть на втором этаже экспонат. И это поэтому меня не пустили войти.

— Именно так. Это значит, что у нас, как ты говоришь, экспонат. Теперь уж точно экспонат. А палата — проходной двор.

— А у него правда два сердца?

— Не совсем, — Нина сняла джинсы, рванула на себя дверцу деревянного шкафа и уставилась в темноту: что бы такое натянуть на похудевшие бедра?

— Не совсем… — повторила Саша. — А женщину он правда убил?

— Н-да…

— И что теперь?

— Ничего хорошего. Либо мы его прооперируем, и он отправится за решетку до конца дней. Либо мы его не прооперируем, и он отправится за решетку до конца дней. Либо его признают невменяемым, и он отправится на принудительное лечение, что не лучше тюрьмы… В общем, так или иначе, жизнь его кончена, — Нина застегнула на боку узкую бежевую юбку.

Саша ткнула ложкой в мюсли, словно точку на чем-то поставила.

— Можно мне с тобой в больницу?

— Ты же собиралась погулять по городу и в музей.