Анастасия Петрова - Последняя треть темноты

— Срочно вызовите к ней Германа, я подойду, как только освобожусь.

Дверь захлопнулась.

— Знаете, я, пожалуй, продолжу, вы идите, видимо, близнецов пора разъединять — обратился Зольцман к Ирине Петровне.

— Спасибо.

— Итак, — Зольцман вынул руки из карманов и сложил их на груди. — Когда вы заснете, мы введем катетеры в артерии и вены. Артериальный катетер будет введен в артерию кисти. Он нужен для постоянного наблюдения за кровяным давлением. Катетер Сван-Ганса мы введем через вену шеи. Он дает информацию о давлении в полостях сердца, минутном объеме сердца и периферическом сопротивлении. Еще два катетера мы введем в вены шеи и рук. С их помощью в организм будут поступать дополнительные медикаменты. Анестезиолог введет вам эндотрахеальную трубку. Она проходит через рот за голосовую щель в трахею. Через эту трубку подсоединяется дыхательный аппарат. Во время операции и после он будет поддерживать ваше дыхание. Через нос мы введем вам желудочный зонд для дренажа, а в мочевой пузырь — катетер Фолея. Это позволит измерить количество выделяемой почками мочи и оценить, хорошо ли работает сердце во время операции и после. Для наблюдения за частотой сокращений и ритмом сердца мы с помощью лейкопластыря подсоединим к груди пять изолированных проводов. Эти провода ведут к специальному монитору, который показывает электрокардиограмму. Для временной стимуляции сердца…

— Хватит. — Вася Петров закатил глаза и улыбнулся святой улыбкой. — Достаточно. Жаль, что я не могу оставаться в сознании и все видеть.

Зольцман сочувственно покачал головой.

— Позвонить кому-нибудь из ваших родственников?

— Нет.

Вася смотрел на Зольцмана, и тот казался ему великаном.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Вася расцепил руки на одеяле. Потянулся — как после сна. — Дайте ручку. Я все подпишу.

— Вы точно уверены, что ни с кем не хотите поговорить?

Вася проворно задумался, но активный и вовсе не судорожный, как у тяжелых больных, мыслительный процесс завершился оцепенением. Зольцман уже собрался оставить Васю наедине с бумагами, как вдруг пациент вздохнул:

— Позвоните моему ученику. Его зовут Виталик Макаров. Я бы хотел удостовериться, что у него все в порядке.

Зольцман оперся рукой о ручку двери.

— Думаю, это можно.

Доктор пропал, а Вася Петров взял бумаги, прочел первое, что бросилось в глаза: «Мне разъяснена и понятна суть моего заболевания» — и поставил подпись.

— У тебя вообще друзья есть, кроме Гантера? — спросила Нина, с лязгом вырывая продуктовую тележку из объятий ей подобных. — Идем. Бери помидоры.

— Нет, — спокойно ответила Саша. — Друзей нет. Здесь все помидоры какие-то гнилые или мятые.

— Возьми в упаковке.

Саша потыкала пальцем помидоры из упаковки.

— А в упаковке они слишком мягкие. Что это за этот магазин?

— Этот магазин нормальный магазин, не придирайся, — Нина посмотрела на противный желтоватый логотип «Дикси», взяла с полки отбеливатель для ванны.

Нет помидоров, нет друзей. Потому что нет больше границ, но никак не вырваться; потому что нажатие одной кнопки делает возможным то, на что раньше приходилось тратить душу; потому что в одном айфоне этих кнопок слишком много, и вроде бы мир должен становиться тише, а он становится все громче снаружи, настолько, что нужны беруши, а внутри, как в колодце — немота и холодно, и только свет где-то далеко впереди, но до него никак не добраться. Гетерогенная пестрая вселенная изнутри оказывалась не пустой, но совершенно однородной. Переполненное пространство вихрем кружило вокруг одиноких идиотов, которые только притворялись командными игроками. Все люди там это говорили. Конечно, говорили они не так, но имели в виду это. Саша не собиралась лезть в душу незнакомцам, но спустя несколько дней они перестали быть чужими. Они во всем друг другу помогали, на плечах таскали друг друга в туалет, мыли друг друга, вместе плакали, собирали еду, которую приносили редкие родственники, с отвращением озирающиеся и сбегающие при первой возможности. Конечно, нельзя проверять людей, подвергая их пыткам, и все-таки, когда их лица кривятся, а взгляд делается нездешним, отстраненным или осуждающим — но особенно отстраненным — в голову закрадывается беспощадная и жалкая мысль: не выдержал — уходи. Потому что казнить нельзя никого.

Пока осипшие часы тикали, а человек в круглых очках неподвижно сидел в мягком кресле, Саша всем существом ощущала, как роение мыслей лишает ее равновесия, безнадежно и нестерпимо; грохочут винты вертолетов, кукуют кукушки, бьет по клавишам Лист, раздалбывая рояль, голоса жителей планеты доносятся с миллиардов экранов планшетов, телевизоров, телефонов, компьютеров, лают собаки, стреляют ружья, взрываются бомбы, кому-то сверлят череп, навигатор велит водителю проехать еще триста метров и свернуть направо, по коридору шаркают тапочки, женщина на каблуках цокает по каменным ступеням, пастор читает молитву, и эхо отскакивает от сводов готического храма, кто-то зовет на помощь, сидя в подвале или в окопе, толпа поет гимн, визжат дети на школьном дворе, младенец плачет в колыбели, ракета отрывается от земли одновременно с самолетами, которых в небе как звезд, ревет дикий зверь на вершине Этны, провожая Геракла в последний путь, рушится стена старого дома, дождь тарабанит по крыше, орет рыба в Адмиралтейском канале.