Джон Ирвинг - В одном лице

Какой кошмарный способ читать такой превосходный роман — декламировать его вслух Тому Аткинсу, который уже опасался измен, когда первое сексуальное приключение в его юной жизни только начиналось! Отвращение, которое Аткинс чувствовал к неверности Эммы, было сродни его рвотному рефлексу на слово «вагина»; однако бедного Тома воротило от Эммы еще задолго до начала ее измен — описание ее «атласных туфелек, подошвы которых пожелтели от скользкого навощенного паркета», вызвало у него гадливость.

— Кого волнуют ноги этой мерзкой женщины! — возопил Аткинс.

Конечно, Флобер тем самым хотел показать нам сердце Эммы — «от соприкосновения с роскошью на нем осталось нечто неизгладимое».

— Как воск остался на ее туфельках — разве не понятно? — спросил я бедного Тома.

— Меня тошнит от Эммы, — ответил Том. А меня вскоре начало тошнить от уверенности Тома, что секс со мной может служить единственным средством от «мучений», причиняемых ему чтением «Госпожи Бовари».

— Тогда разреши мне читать про себя! — умолял я его. Но в таком случае получилось бы, что я пренебрегаю им — хуже того, что я предпочитаю компанию Эммы его обществу!

Так что я продолжал читать Аткинсу вслух: «она была полна вожделений, яростных желаний и ненависти», — пока тот корчился, словно под пыткой.

Когда я прочел отрывок, в котором Эмма приходит в восторг от того, что впервые завела любовника, и радуется «точно вновь наступившей зрелости», мне показалось, что Аткинса вырвет прямо в постель. (Думаю, Флобер оценил бы иронию — мы с Томом как раз находились во Франции, и в нашей комнате в пансионе не было унитаза — только биде.)

Пока Аткинс блевал в биде, я размышлял, как неверность, которой так боялся бедный Том, — моя неверность — желанна для меня. Теперь-то мне понятно, почему с подачи Флобера я занес моногамию в список неприятностей, которые ассоциировались у меня с гетеросексуальными отношениями, но, вообще говоря, винить следовало скорее Тома Аткинса. Мы путешествовали по Европе, пробовали все , от чего защищала меня мисс Фрост, — но Аткинс уже терзался, что когда-нибудь я его брошу (возможно, но не обязательно, ради кого-то другого).

Пока Аткинса выворачивало в биде, я продолжал громко читать про Эмму Бовари: «Ей припомнились героини прочитанных книг, и ликующий хор неверных жен запел в ее памяти родными, завораживающими голосами». (Чудесно, не правда ли?)

Ну ладно, признаю, это было жестоко с моей стороны — я специально повысил голос на словах «неверных жен», но Аткинса громко тошнило, в биде шумела вода, и я хотел убедиться, что он услышит меня.

Мы с Томом были в Италии, когда Эмма отравилась и умерла. (Примерно тогда же я засмотрелся на ту проститутку с едва заметными усиками, и бедный Том перехватил мой взгляд.)

— «Эмму стало рвать кровью», — громко читал я. К тому моменту, как мне казалось, я разобрался, что именно не нравится Аткинсу — хотя привлекает меня, — но я не догадывался, с какой страстью Том Аткинс умеет ненавидеть. Конец приближался, и Эмму Бовари рвало кровью, но Аткинс ликовал.

— Позволь уточнить, правильно ли я тебя понял, Том, — сказал я, остановившись перед тем моментом, где Эмма начинает кричать. — Судя по твоему восторгу, Эмма получила то, чего заслуживала , — ты это хочешь сказать?

— Ну, Билл, — конечно, она это заслужила . Ты видел, что она сделала! Ты же видел, как она себя вела! — вскричал Аткинс.

— Она вышла замуж за самого унылого мужчину во Франции, но раз она трахается на стороне, то заслуживает смерти в мучениях — таково твое мнение, да? — спросил его я. — Том, Эмме Бовари скучно. Может, ей надо было тосковать и дальше — и таким образом заслужить право мирно умереть во сне?

— Тебе скучно, да, Билл? Тебе скучно со мной , так ведь? — жалобно спросил Аткинс.

— Не все вертится вокруг нас , Том, — сказал я ему.

Потом я пожалел об этом разговоре. Годы спустя, когда Том Аткинс умирал — в то время, когда столько праведников были убеждены, что бедный Том и ему подобные заслуживают смерти , — я пожалел, что когда-то пристыдил его.

Том Аткинс был хорошим человеком; он просто был тревожным и липучим любовником. Он был из тех мальчиков, которые вечно ощущают себя недолюбленными, и на нашу летнюю связь он взвалил свои несбыточные ожидания. Аткинс был собственником и манипулятором, но только потому, что хотел сделать меня любовью всей своей жизни. Я думаю, бедный Том боялся навсегда остаться недолюбленным; он воображал, что любовь всей жизни можно найти и удержать всего лишь за одно лето — как будто это был его последний шанс обрести ее.