Джон Ирвинг - В одном лице

Мои же представления о поиске любви всей жизни были полностью противоположными; тем летом шестьдесят первого года я никуда не спешил — для меня все только начиналось!

Спустя несколько страниц я дошел до непосредственной сцены смерти Эммы — ее последней судороги после того, как она слышит стук палки слепца и его хриплую песню. Эмма умирает, представляя себе «безобразное лицо нищего, пугалом вставшего перед нею в вечном мраке».

Аткинса трясло от ужаса и чувства вины.

— Такого я никому бы не пожелал, Билл! — воскликнул бедный Том. — Я не хотел — я не хотел сказать, что она заслуживает такого , Билл!

Помню, как обнимал его, пока он рыдал. «Госпожа Бовари» — не история о призраках, но Тома Аткинса она привела в ужас. Он был очень светлокожим, с веснушками на груди и спине, и когда он расстраивался и плакал, его лицо горело розовым, словно после пощечины, а веснушки точно воспламенялись.

Когда я продолжил читать — теперь ту часть, где Шарль находит письмо Родольфа к Эмме (этот балбес сказал себе, что его неверная жена и Родольф, должно быть, любили друг друга «платонически»), — Аткинс скривился, словно от боли. «Шарль был не охотник добираться до сути», — прочел я, и бедный Том застонал.

— Ох, Билл, — нет-нет-нет! Пожалуйста, скажи мне, что я не такой, как Шарль! Я люблю добираться до сути! — просил Аткинс. — Ох, Билл, честное-пречестное слово! — и он снова расплакался — как расплачется, умирая, когда действительно доберется до сути вещей. (Никто из нас не предвидел, что она окажется такой.)

— Как думаешь, Билл, вечный мрак существует? — спросил меня однажды Аткинс. — Там ждет жуткое лицо?

— Нет, Том, нет, — попытался убедить его я. — Там либо просто мрак — без чудовищ, вообще безо всего — либо свет, самый прекрасный в мире, и множество чудесных вещей.

— Так или иначе, никаких чудовищ — верно, Билл? — спросил меня бедный Том.

— Совершенно верно, Том, — в любом случае никаких чудовищ.

Мы все еще были в Италии, когда я дошел до конца романа; к тому моменту Аткинс настолько раскис от жалости к себе, что я заперся в туалете и дочитал книгу в одиночку. Когда настало время читать вслух, я пропустил абзац о вскрытии Шарля — тот жуткий отрывок, где его вскрывают и не находят ничего . Я не хотел иметь дело с реакцией бедного Тома на это ничего . («Билл, как там могло ничего не оказаться?» — предвидел я вопрос Аткинса.)

Может, дело было в пропущенном абзаце, но Том Аткинс был разочарован финалом «Госпожи Бовари».

— Как-то не очень удовлетворительно , — пожаловался Аткинс.

— Как насчет минета, Том? — спросил я его. — Давай я покажу тебе удовлетворение .

— Я серьезно, Билл, — раздраженно ответил Аткинс.

— И я тоже, Том, и я тоже, — сказал я.

После этого лета никто из нас не был особенно удивлен, когда наши дороги разошлись. Какое-то время легче было поддерживать редкую, но сердечную переписку, чем видеться друг с другом. Пару лет, пока мы оба учились в колледже, я вовсе не получал вестей от Аткинса. Я думал, что он, вероятно, пытается встречаться с девушками, но потом кто-то сообщил мне, что Том подсел на наркотики, а следом произошло публичное и отвратительное разоблачение его гомосексуальности. (В Амхерсте, штат Массачусетс!) В начале шестидесятых слово гомосексуал носило мерзкий клинический оттенок; конечно, тогда у гомосексуалов не было никаких «прав» — мы не считались даже «меньшинством». В шестьдесят восьмом году я все еще жил в Нью-Йорке, и даже там не было ничего похожего на «сообщество» геев в полном смысле слова (оставалось только искать партнеров на улицах.)

Думаю, в результате частых встреч в приемной врача тоже могло бы образоваться некое сообщество; я шучу, но в целом у меня сложилось впечатление, что триппер в наших кругах более чем распространен. Врач-гомосексуал (который лечил меня от гонореи) сообщил мне, что бисексуальным мужчинам следует пользоваться презервативами.

Я не помню, сказал ли он почему и спросил ли я его; вероятно, я воспринял его не слишком дружелюбный совет как еще одно свидетельство предрассудков, окружающих бисексуалов, или, может, он показался мне чем-то вроде гомосексуальной версии доктора Харлоу. (К шестьдесят восьмому году я был знаком со множеством геев; их врачи ничего не говорили им о презервативах.)

Я запомнил этот случай только потому, что как раз в то время готовился к изданию мой первый роман и я только что встретил женщину, которая интересовала меня в том самом смысле; разумеется, я постоянно встречался и с геями. И я начал пользоваться презервативами — не только из-за врача (явно имевшего предрассудки насчет бисексуалов); это Эсмеральда приучила меня к ним, а я скучал по Эсмеральде — правда скучал.