Джон Ирвинг - В одном лице

— Спокойно — просто стой где стоишь! — крикнул мне тренер. — Я сам тебя найду, Билли.

Вскоре я ощутил его присутствие; сильная рука взяла меня в захват, и мы сцепились во тьме.

— Если ты меня чувствуешь, видеть тебе уже не надо, — сказал Херм. — Если ты держишь меня за шею, то примерно понимаешь, где мои руки и ноги, так?

— Да, сэр, — ответил я.

— Лучше проводи свой нырок, пока я сам его не провел, Билли, — сказал мне Херм. Но я замешкался. Тренер Хойт успел раньше и как следует приложил меня головой.

— Ну что, теперь твоя очередь, Билли, — только не заставляй меня ждать всю ночь, — сказал старый тренер.

— Вы знаете, куда она едет? — спросил я его потом. В зале стояла кромешная тьма, и мы оба распростерлись на мате, отдыхая.

— Ал велел не говорить тебе, Билли, — сказал Херм.

— Понимаю, — сказал я.

— Я с самого начала знал, что Ал хочет быть девочкой, — послышался из темноты его голос. — Просто не догадывался, что он и впрямь на это решится.

— Мужества ему не занимать, — сказал я.

— Ей — ей мужества не занимать, Билли! — поправил меня Хойт с безумным смехом.

Над деревянной беговой дорожкой, огибающей зал, имелось несколько окон; теперь они начали тускло светиться; занимался рассвет.

— Слушай сюда, Билли, — сказал старый тренер. — У тебя есть один прием. Довольно неплохой нырок со сбросом, но это всего лишь один прием. Ты можешь уложить нападающего — может, даже сделать ему немножко больно. Но любой крепкий парень встанет и снова нападет на тебя. Один прием еще не делает из тебя борца, Билли.

— Понятно, — сказал я.

— Проводишь нырок — и сваливаешь оттуда к чертям собачьим — где бы ты ни находился, Билли. Ясно? — спросил меня тренер Хойт.

— Только один прием — провожу его и бегу. Правильно? — спросил я.

— Проводишь и бежишь — бегать-то ты умеешь, правда? — сказал тренер.

— Что с ней будет? — неожиданно спросил я.

— Этого я не могу тебе сказать, — со вздохом ответил Херм.

— У нее-то не один прием в запасе, правда? — спросил я.

— Да, но Ал не молодеет, — сказал тренер Хойт. — Пора тебе домой, Билли, — уже достаточно рассвело.

Я поблагодарил его и побрел домой по совершенно пустому кампусу академии Фейворит-Ривер. Мне хотелось увидеть Элейн, и обнимать ее, и целовать, но я сомневался, что нас ждет общая судьба. Впереди меня ожидало целое лето исследований пресловутого всего с Томом Аткинсом, но мне нравились мальчики и девочки; я знал, что Аткинс не сможет дать мне все.

Был ли я таким романтиком, чтобы вообразить, будто мисс Фрост знала об этом? Верил ли я, будто она первой поняла, что один-единственный человек никогда не сможет дать мне все?

Да, наверное, так оно и было. В конце концов, я был всего лишь девятнадцатилетним бисексуальным юнцом, неплохо овладевшим нырком со сбросом. Это был всего лишь один прием, и борцом я не стал, но у хороших учителей можно научиться многому.

Глава 11. España

«Подожди, Уильям, — сказала мне мисс Фрост. — Время читать „Госпожу Бовари“ наступает, когда твои романтические надежды и стремления рушатся, и тебе кажется, что все твои отношения в будущем принесут только разочарование — и даже опустошение».

«Тогда я подожду такого случая», — сказал я ей.

Удивительно ли, что именно этот роман я взял с собой в Европу летом 1961 года, когда отправился путешествовать с Томом Аткинсом?

Я только начал читать «Госпожу Бовари», когда Аткинс спросил меня: «Кто она, Билл?». По его тону и жалобному виду, с которым Том закусил нижнюю губу, я сообразил, что он ревнует меня к Эмме Бовари. Я еще даже не успел с ней познакомиться! (Пока что я читал о недотепе Шарле.)

Я даже прочел Аткинсу отрывок, в котором отец Шарля учит мальчика «пить большими глотками ром и глумиться над религиозными процессиями» [10]. (Многообещающее воспитание, заключил я — и как же я ошибался!) Но прочитав бедному Тому следующую характеристику Шарля: «смелое влечение бунтовало в нем против его раболепствования», — я не мог не заметить, какую боль ему причинили эти слова. Не в последний раз я недооценил комплекс неполноценности Аткинса. После этого мне больше не дозволялось читать «Госпожу Бовари» про себя; Том разрешил мне продолжать чтение только при условии, что я буду читать ему вслух.

Безусловно, далеко не каждый читатель «Госпожи Бовари» выносит из романа недоверие к моногамии (граничащее с ненавистью), но мое презрение к моногамии зародилось именно тем летом шестьдесят первого года. Справедливости ради нужно сказать, что отвратительной мне представлялась именно та малодушная жажда моногамии, которую проявил бедный Том.