Максим Веселов - Гоголиада

Белый Дворник шмыгнул носом и продекламировал:

— Горит в камине старый хлам, сжигают люди память.

А потом вдруг повернулся к Гоголиаде, и она заметила, как огонь отразился в его левом глазу, и зрачок показался красным и пылающим. Он криво улыбнулся и громко спросил:

— А ты никогда не жгла в камине рукописи?

Эхо вопроса пронеслось по балюстрадам залы.

Гоголиада отшатнулась, и наваждение затмило её взор.

Под жгуче раздирающую сознание музыку, хлынувшую из пустого рояля, она увидела как Пику и Лили словно засасывает в жерло камина, они визжат от страха и боли, цепляются пальцами за углы, а неведомый ветер сдувает их в огонь. Вдруг резко всё прекратилось, Гоголиада увидела, что её девочки опять просто лежат, греясь у самого жерла.

Но её поразила реакция Белого Дворника, который же просто не мог видеть всё это!

Он сломя голову подбежал к камину и, взяв Лили и Пику за руки, по очереди помог им сойти. Девушки сразу же ощутили себя на подиуме и грациозно направились вглубь залы.

Белый Дворник в ужасе даже вскрикнул:

— Нет, нет! Как же можно! Как же можно? Живые они… — помолчал немного и заискивающе спросил Гоголиаду, — Это все равно, что самосожжение, да?

Гоголиада устало опустила глаза и только согласилась:

— Да, как самосожжение…

Если бы у Гоголиады были соседи, то этот вечер, затянувшийся у эксцентричной писательницы глубоко к утру, показался бы им, по меньшей мере, странным.

До самой зари в доме играл рояль прекрасные лёгкие вальсы, а под эти волшебные звуки по зале двигались, плыли и скользили танцующие вальс вчетвером — мужчина, одетый во всё белое и не снявший треух, женщина, счастливая впервые, и две девушки, странные в своих нарядах. Они кружили, взявшись за руки или полуобнявшись, менялись партнёрами, в замысловатых па создавали венок из тел, напоминающий семейную фотографию, где все улыбаются и счастливы, да они просто наслаждались танцем, хореографом в котором теперь была сама Судьба.

Но, если бы соседи действительно были… то, может, они бы увидели совсем другое, может, это нам так померещилось.

Опять же, осталось не совсем ясным, какой именно по счёту наступил день после вышеописанных событий. Может и следующий. Скорее всего, это было раннее утро, пришедшее сразу за священной ночью. Но дело было так:

На покрытом фиолетовым бархатом столе, прямо посреди залы, стояла Гоголиада.

Её розовое бальное платье было накрахмалено и отблёскивало перламутром. Справа от Гоголиады сидела на столе Лили и радостно хлопала в ладоши, слева грациозно расположилась Пика и методично пришивала к платью Гоголиады разноцветные ленты, которые заправским фокусником вынимал из рукавов своей белой телогрейки Белый же Дворник. Ленты пришивались к рукавам платья, так, что в итоге сама Гоголиада становилась похожа в своём платье на облако, а переливчатые ленты на раскинувшуюся по этому облаку радугу.

Идиллию дополняла музыка. Опять в соседней комнате играл Шопен, звуки его вальсов разливались по дому, наполняя мелодией каждый уголок и пьяня без вина.

Свечи радостно и даже с треском горели в тяжёлых золотых канделябрах, их свет танцевал на стенах и потолках, подхватывался и отражался радугой в руках Гоголиады. Лили весело и заразительно смеялась, словно ускользающее детство вновь впорхнуло в её уставшую душу. Дворник купался в женском внимании, грациозней льва вынимая из манжета очередную ленту. Пика… о, Пика поражала своей скрупулёзностью и аристократическим изяществом. Все четверо так захвачены происходящим, что если бы в этот момент рухнул в тартарары весь мир, то, пожалуй, никто бы и не вздрогнул.

Это была картина, напоминающая… улыбающегося человека.

Но мир не очень любит подобные картины.

И он (мир), поспешил скорее вмешаться, явив посредником знакомый уже персонаж.

Сквозь не очень ухоженный сад, даже, можно уточнить — диковатый сад, под глухой гвалт невесть откуда взявшихся ворон, к усадьбе Гоголиады пробивался радостно-ошалелый Граф. Его походка не отличалась твёрдостью шага. Руками он отбивался от ворон, а казалось, наоборот, хотел поймать привидение.

Через некоторое время дверь внизу грохнула и музыка в зале ушла на второй план, уступив сквозняку. В комнату ввалился Граф в смокинге, чёрном в белую крапинку.

Он неистово отряхивался и радостно орал:

— Милочка-моя-добрутро-вот-я-и-у-вас! Вороны! — на этом восклицании все присутствующие застыли и удивлённо подняли бровь. Граф, размазывая рукавами по костюму птичий помёт, продолжал, — Простите меня, изгадили мне весь камзол, злыдни, загадили как Бог черепаху! Чёрт побери, такое впечатление, что вороны со всего города слетелись на ваш дом! Я не успел выйти из экипажа, как тут же стал вороньей канализацией, каналья им в бок! А ещё божья тварь с крылами!