Максим Веселов - Гоголиада

— А может, это вас чайки изгадили, мсье? — меланхолично поинтересовался Белый Дворник.

— А, может и чайки, поди их разбери… — отозвался Граф, отряхиваясь, — Как птицы на мёд… я только и успел, что глаза закрыть.

Лили и Пика подходят к Графу и, пользуясь тем, что он их не видит, тихонько берут его за лацканы и отводят к дивану, усаживают. Он повинуется, как будто собственному порыву сесть. Все ждут, что он увидит обновлённую Гоголиаду. Не видит, занят собой, отряхивается. Девушки стоят по обе стороны от Графа, осторожно пальчиками поворачивают его лицо по направлению к героине.

— Ну и сквозняки у вас тут… — бурчит Граф.

Тогда девушки указательными пальчиками разводят губы Графа в улыбку. До старика дошло. Он увидел-таки хозяйку дома, хлопнул себя ладошкой по лбу и начал фальшиво декламировать:

— Рафаэль мой, Рафаэль, как он вас-то проглядел! Ну, какой он Рафаэль, коль он вас-то про-гля-дел?!

Дальше Граф повёл себя следующим образом — он встал, расправил стариковские плечики, втянул живот и борцовской походкой направился к Гоголиаде. Должно быть, походка должна была символизировать молодецкую удаль. Этаким крендельком он начал дефилировать вокруг стола, на котором стояла Гоголиада, и интимно рассказывать:

— Случалось, говаривал он мне: «Знаете, Граф, мне осталось совсем немного до Творца! Творец создал людям глаза, а я эти глаза людям, почти открыл». Хорошо сказал, шельмец!

На этих словах граф вынул из внутреннего кармана смокинга ножницы и начал по одной разрезать ленты меж рук Гоголиады. Ленты разлетались в стороны, оставаясь висеть на рукавах писательницы, как цветные перья крыльев. Граф продолжал:

— Он освободил натуру, он убрал всю ложь, кою люди сами напридумывали. Шкура должна быть у зверей, они с ней рождаются, и это правда. А у людей есть кожа, и она — прекрасна, она — божественна! Рафаэль мой, Рафаэль, он первый нарисовал на холсте свой мир, и этот мир, изначально был чист, был Раем. Рафаэль создал этот Рай на холстах, он открыл его в себе, представляете, Рай — это я, САМ.

Восхитительно!

Ленты закончились и теперь все они, разрезанные ровно посредине, удивлённо висели вдоль рук Гоголиады. Граф поднял глаза, полюбовался результатом своего вмешательства, кивнул сам себе и продолжал:

— Вот, чем мне нравятся ваши книги, Гоголиада, тем, что это долгий путь внутрь себя, к первородному, к догрехопадению, к чистоте, к собственному Раю. М-гм. Да.

Рай — это я сам.

Граф берёт Гоголиаду за руку и ведёт к дивану, не обращая внимания на то, что она стоит на столе. Белый Дворник едва успел подбежать и подхватить Гоголиаду на руки, что бы помочь спуститься со стола. Эти эволюции услышал граф. Он обернулся, увидел дворника, но даже не удивился, мысль его была далеко, она плыла по просторам искусства. Но дворник раздражал. Граф повернулся непосредственно к Белому Дворнику и холодно сказал, а может, бросил, или даже выбросил дворника из головы:

— Принесите нам кофе, мальчик! Видите, люди общаются, не мешайте.

Брови Белого Дворника от удивления превратились в дугу. Он так же округлил глаза и как глухонемой «промэкал» графу, мол, не понимает.

— А, тяжёлый случай… — снисходительно согласился Граф и, жестикулируя, заорал убогому, — Кофе! Пить!! Понял?!!

Белый Дворник так и остался стоять, вкопанным одной фразой.

Граф увёл Гоголиаду к дивану, она садится, он встал исполином за её спиной.

Лили и Пика в ожидании продолжения и поддавшись любопытству, присели по обе стороны от Гоголиады. А может быть, они уже чувствуют интригу. Ведь они — персонажи, а в литературе куда без интриги? Можно, конечно, но — недолго.

Пауза пророкотала по дому писательницы.

Паузы всегда что-то означают. Или предвещают, или дают возможность оценки. Но, оценивать было пока нечего. Ведь не оценивать же беспардонную самовлюблённость графа! Он не со зла. Он не настолько крупная фигура, чтобы иметь право на Зло. У него взаимная любовь к самому себе. А когда человек влюблён, он с наслаждением мазохиста идёт на жертвы ради объекта своей любви. Особенно легко, если в жертву приносится кто-то другой. Но, впрочем, Бог ему судья, а не мы. Хотя, с другой стороны, из-за того, что Бог в большинстве случаев является единственным судьёй и имеет обыкновение спать во время процесса, и происходят всевозможные казусы в жизни жертв и приговорённых.

Дворник остался у стола, он — наблюдатель, ему то и остаётся теперь, что теребить метлу, ломая на ней ветки.