Максим Веселов - Гоголиада

Жалок ребёнок в своих мечтах о спасении, когда спасения нет. Лили теперь тихо плачет, дело проиграно, отходит, оттирая с рук прилипшие волосы дворника.

Белый Дворник сел в позу мыслителя.

Всё, блин, приехали…

И всё-таки создания бывают гораздо опасней создателей.

Пика.

Повернула голову и довольно, даже плотоядно улыбнулась.

Она медленно наклонила голову и скосила глаза, разглядывая свою левую грудь.

Декольте нервно вздрагивало, дворник увидел, как бьётся о перегородки рёбер сердце Пики. Не успел он поразмышлять над тем, откуда сердце у литературного персонажа, как Пика поднесла к своей левой груди пальцы и острыми ногтями обеих рук методично разорвала кожу. Кровь полилась по чёрному платью, став бурой. Пика с усилием втолкнула пальцы в разверзнутую рану и раздвинула рёбра, как опоздавший ездок двери лифта. В кровавом месиве показалась тонкая ткань пульсирующего сердца, покрытого белыми прожилками.

Пика левой рукой не позволяла рёбрам сомкнуться, а правой поддела своё сердце как грушу и одним рывком вырвала его из груди. Дворник почувствовал ледяные потоки, полившиеся по позвоночнику вниз. Обычно пот бывал горячим…

Пика встала на одно колено и окровавленной рукой протянула Белому Дворнику продолжавшее биться сердце. Сознание не покидало её, но голос стал глуше:

— Ну, съешь яблочко… Ты же сам смеешься над её юношеской непосредственностью!

Я уже знаю жизнь, я уже многое умею, откуси яблочко! — Пика ткнула своё сердце дворнику прямо в лицо. — Разве сравнится отсутствие морщин с той, коя уже знает и может?!

Свет стал тускнеть. Канделябры забыли о своём предназначении и перестали светить.

Подуло сыростью и заброшенностью. Промозгло. В рояле отсырели струны и неестественно напряглись. Пауза.

Белый Дворник не выдержал.

Он берёт метлу и «выметает» Пику и Лили к камину, он даже лупит их метлой по спинам, но они теперь и не думают противиться, а только послушно следуют указке метлы, как-то даже легко «сметаются» и ложатся вокруг сидящей Гоголиады, как каменные львицы. Полны достоинства и изящности. Гениальные произведения даже в проигрыше остаются непререкаемыми в искусстве быть классикой. У Пики нет и следа крови, грудь продолжает соблазнительно блестеть из-под декольте. Лили полна дерзновенного достоинства.

Белый дворник посмотрел на эту идиллию и встряхнул головой.

Потом, шаркая тапочками и усмехаясь, он начинает просто подметать.

Наверное, он их простил.

Кстати, а слово «простил» тоже происходит от слова «просто»?

Неизвестно, сколько продолжалась эта картинка, но нарушила её на этот раз Гоголиада.

Она поднялась и пошла навстречу Дворнику, по пути собирая с пола хлопушки и прочий праздничный мусор. Гоголиада и Белый Дворник остановились в своём дружном рабочем порыве, только когда оказались друг против друга, меж ними красочный мусор в её руках. Она постаралась как можно глубже заглянуть в его глаза и спросила:

— Скажите честно… Вы их отвергли… потому что знали, что с ними ничего не выйдет?

Белый Дворник только меланхолично любовался ей и глупым эхом повторил:

— С ними ничего не выйдет…

Лицо писательницы посерело.

Нам остался неясен ход беллетристской мысли, но реакция была таковой — Гоголиада швырнула в лицо дворнику мусор и закричала каким-то диким голосом:

— Да! Ничего с ними у вас не получится! Пика — уже написанное продолжение Лили, а перед Лили ещё был…

Белый Дворник не стал этого дослушивать. И, может — зря. Он взял её руки в свои, нежно поцеловал пальцы и примирительно сказал:

— Нет. Я не потому их отверг. Да я их и не отвергал. Я их полюбил. Они такие милые, живые, хотя и книги, много фантазии… я даже решил научиться читать.

Гоголиада ещё не включила тормоза, продолжала нервно и резко:

— И вас не удивляет?

— Что?

— Что «такие живые, хотя и книги»?

Белый Дворник, видимо, обладал ангельским терпением. Он ещё раз взял её выхваченные было руки в свои, опять поцеловал и шепнул:

— Нет, не удивляет.

— А, «работа такая»!

— Их ты написала, какими они могут быть ещё?

Гоголиада почувствовала себя маленькой девочкой, принявшей велосипед за быка.

Она глупо и немного некрасиво растерялась, что бы скрыть румянец — присела, собрала брошенный хлам, поднялась и утвердительно спросила, даже, предварительно, кивнув:

— Значит…

— Значит… — кивнул Белый Дворник.

Они бы, по логике, должны были в этот момент сентиментально обняться и она бы поплакала от счастья на его мужественном и терпеливом плече… но им мешал мусор, который Гоголиада теперь продолжала судорожно сжимать своими писательскими пальчиками. Тогда Белый Дворник нежно взял у Гоголиады этот красочный хлам, отнёс его к камину и выбросил в пылающий зев. Вид огня, захватившего новую бумажную добычу, заставил дворника остановиться и замереть, на секунду позабыв о Гоголиаде. Конфетти горели ярко и истерично.