Лоренс Даррел - ЛИВИЯ, или Погребенная заживо

— Началась война, — вдруг сказал старик, однако таким беспечным тоном, что они подумали, наверное, он шутит. Откуда ему известно? Слышал в полночь возле ратуши. В стране, где почти нет радиоприемников, их заменяют слухи, а слухи о том, что объявлена война, в последнее время появлялись часто. И все же… вдруг правда? Пожав старику руку, жесткую, натруженную, друзья снова втиснулись в свою машину, и вскоре они уже катили к дому.

После того, как позади остался Ремулен, густой туман рассеялся, и они без труда добрались до дороги на Авиньон; минут десять все мечтали только о теплой постели, но едва возникли очертания последнего горного склона перед знаменитым мостом, сон вмиг улетучился, и они стали обсуждать дальнейшие планы: ехать домой или в город, где можно выпить кофе с круассанами и узнать, правда ли то, что сказал старик.

— Ложиться спать уже поздно, а вставать — рано, — сказал Блэнфорд. — Это Феликс у нас обожает рассветы и чувствует себя отлично в такую рань.

Феликс и вправду весь сиял — в кои-то веки почти вся ночь прошла приятно. Он был доволен и бодр — только слова крестьянина слегка царапали сердце.

Итак, решено — в город. Однако Авиньон как будто вымер — булочники еще не растопили печи, кафе закрыты, даже на вокзале. Оставался последний шанс, и путешественники пешком пересекли Ле-Баланс, обошли грязные дома цыган, достойные скорее Каира, чем европейского города. Автомобиль они оставили на Папской площади. Но, увы, их ждало разочарование; маленький Bar de la Navigation [208] Здесь: бар для моряков (фр.) . тоже был закрыт. Друзья совсем пали духом.

Вдруг на одной из боковых улочек, неподалеку от старинных кожевенных мастерских с их смрадными каналами, раздался вибрирующий шум мощного мотора или турбины.

— Это мой старый друг, — оживился Феликс. — На него стоит посмотреть! Пошли. Он иногда сопровождает меня во время ночных блужданий. Каждые полгода, в первую неделю месяца он проводит «чистку» в этом квартале. Под покровом тьмы. А потом перемещается дальше по часовой стрелке.

Дружок Феликса напоминал пожарную машину, на грязных боках светились позолоченные городские гербы.

— Что это? — спросила Констанс.

— Это ротре à merde , [209] Насос для дерьма (фр.) . — тоном знатока пояснил Феликс. — Понимаешь, тут никогда не было настоящей канализационной системы, под всеми домами ямы, выгребные ямы — вот и вся здешняя канализация. И ночью этот мастодонт отправляется их вычерпывать. Авиньонцы очень им гордятся. Даже имя ему придумали. «Мариус».

Мастодонт — очень подходящее слово, хотя у чудовища был хобот, как у симпатичного слона. Этот хобот оно совало в парадную дверь, а потом — в подвал, где находились нужники. Страшно было слышать, как оно хлюпает и чавкает, страшно было слышать, как работает помпа — словно неуклюжий зверь, истекающий потом от непомерного напряжения, подумал Блэнфорд.

— Оно откачивает интеллектуальные экскременты двадцатого века в городе, который когда-то был Римом. Выгребная яма человеческого воображения постоянно наполняется отбросами из полуосознанных надежд и страхов, желаний и решений, — пробормотал он для себя и подумал, нахмурившись, что это плохой знак — во всем видеть метафоры. Но этим грешил не только он. Констанс тихо произнесла:

— Анально-оральная [210] Намек на учение Фрейда, считавшего, что существует несколько стадий сексуального развития. Первая — оральная, когда основным источником познания и удовольствия является рот. Анальная (в 2–3 года) — когда доминирует эрогенная зона в области ануса, обеспечивающая удовольствие при дефекации. (Прим. ред.) машина весьма подходит нашему времени. Как Фрейдов «детский» стишок.

Неожиданно застеснявшись, она не стала произносить его вслух, лишь прошептала, тоже только для себя.

Дружно сидя на горшках,

Психи песенку поют:

Столько вкусного в кишках,

Королю поесть дадут?

В бистро рядом водитель «Мариуса» уже заказал кофе и виноградной водки, чтобы хоть немного заглушить ароматы экскрементов, среди которых он был вынужден существовать. Что ж, профессия есть профессия, не хуже и не лучше любой другой… Остальные тоже подошли к барной стойке. Только Блэнфорд продолжал завороженно наблюдать за машиной, которая чавкала и хлюпала, просунув хобот сквозь каменную толщу веков. Уже занималась древняя, как мир, вся в складочках, заря — коралловая и перламутровая, и в то же время над целым кварталом стояла вонь экскрементов. Скоро резиновая труба будет свернута, и «Мариус» отправится в стойло, ибо свою работу он мог делать только ночью, — наверное, чтобы не нарушать приличий.