Лоренс Даррел: Горькие лимоны

Книга эта не политическая; скорее — что-то вроде импрессионистического очерка атмосферы и настроений на Кипре в неспокойные 1953 — 56-й годы.

Я приехал на остров как частное лицо и обосновался в греческой деревушке Беллапаис. События, описанные далее на страницах этой книги, я, насколько мог, старался увидеть глазами моих гостеприимных односельчан, и хотелось бы думать, что книга эта станет своеобразным — и не лишенным сходства с оригиналом — памятником кипрскому крестьянству и пейзажам острова. И завершит собой трилогию «островных» [1] Первая книга— "Обитель Просперо" (1945), вторая — "Размышления о Венере Морской" (1953) (Здесь и даже, за исключением особо оговоренных случаев, прим. переводчика). книг.

Благодаря обстоятельствам мне представилась редкая возможность взглянуть на кипрские труды и дни с нескольких точек зрения, поскольку за время, проведенное на острове, я сменил несколько видов деятельности, а последние два года и вовсе проработал чиновником в правительстве Кипра. Таким образом, я могу с уверенностью утверждать, что затем, как разворачивалась кипрская трагедия, я наблюдал и из деревенской таверны и из дома правительства. Я попытался проиллюстрировать эту трагедию через посредство выведенных в книге персонажей и таким образом оценить ее скорее не с политической, а с индивидуальной точки зрения, поскольку прежде всего старался избавить книгу от сиюминутных тенденциозных оценок, в надежде, что она останется вполне читабельной и через много лет после того, как все кажущиеся сейчас неразрешимыми проблемы будут — неизбежно — успешно решены.

Я очень сожалею о том, что в процессе редакторской правки разросшейся сверх всякой меры рукописи, мне пришлось оставить за кадром имена многих моих друзей, которым я глубоко обязан за материалы и информацию о Кипре; поэтому позволю себе, в качестве компенсации, наскоро, но с чувством глубокой благодарности перечислить эти имена: Питер и Электра Мего, Г. Пол Георгиу, Фуад Сами, Никое Крандиотис, Пол Ксиутас, а также Ренос и Мэри Уайдсон.

Стихотворение «Горькие лимоны» впервые увидело свет в «Truth», 1 марта 1957 года.

«Племена, держащие путь па восток, должны начать с Кипра. Именно так поступили Александр, Август, Ричард и Святой Людовик. Племена, держащие путь на запад, должны начать с Кипра. Именно так поступили Саргон, Птолемей, Кир и Гарун-аль-Рагиид. Когда Запад всеми силами стремился завоевать Египет и Сирию, в первую очередь он рвался захватить

Кипр. Генуя и Венеция, пытаясь отобрать другу друга пальму первенства в торговле с Индией, сражались за Кипр и по очереди владели его землей. После того, как к Индии был найден мной морской путь, Египет и Сирия потеряли для западных народов едва ли не всякую ценность. О Кипре забыли; но с открытием Суэцкого канала остров внезапно вернул себе былую славу\ которой обязан удачному местоположению.»

(У. Хепворт Диксон, «Британский Кипр», 1887)

«Однако бедные киприоты настолько терпеливы, что Господь в милости Своей воздал им по заслугам; даже став правителем, киприот остается тем, кем и был от рождения, рабом и заложником; протестовать они попросту не привыкли.

Знамения не лгут, и тем, кто опытен в толковании, открывается их истинный смысл».

(«Хроника Махайраса»)

Путешествия, совсем как художники, рождаются сами собой, а не создаются чьим-то трудом. Помогает им в этом тысяча разнообразнейших обстоятельств, и лишь малая толика из них определяется нашей волей или зависит от нее — что бы мы сами об этом ни думали. Почвой для роста им служат наши сокровенные желания — и лучшие из них влекут нас не только в куда-то вдаль, вовне, но и внутрь нас самих. Путешествие может на поверку оказаться самой благодарной из всех возможных форм интроспекции…

Эти мысли своим появлением на свет обязаны Венеции в первых проблесках утренней зари, открывшейся моему взору с палубы корабля, который должен был отвезти меня, минуя греческие острова, на Кипр; Венеции, рассыпавшейся на тысячу зыбких отражений в пресной воде, прохладной, как медуза. Как будто неведомый великий мастер в порыве безумия зашвырнул в небо ящик с красками, чтобы забить, заглушить внутреннее око мира. Облака и воды смешались друг с другом, сочась красками, сливаясь, переплетаясь, растворяясь друг в друге, шпили, балконы и крыши плыли в пространстве, как фрагменты витража, увиденного сквозь дюжину слоев рисовой бумаги. Фрагменты истории, тронутые тонами вина, смолы, охры, крови, огненного опала и спелого зерна. И вся эта круговерть осторожно приклеена по краям к утреннему небу, такому же безупречно гладкому, такому же осмотрительно, умеренно голубому, как голубиное яйцо.