Александр Бренер - Жития убиенных художников

Сейчас я в эти магазины редко вхожу. А выхожу обычно не с книгами, а с чувством брезгливости: какая громадная и тоскливая индустрия!

В музеях я тоже мало бываю.

Меня тянет в другую сторону.

Я полюбил лизать вагину Барбары.

Раньше я не очень любил вкус влагалища.

А теперь обожаю!

Это началось после амстердамской тюрьмы, и продолжается в нарастающем темпе.

Когда я лижу клитор Варвары, то уже не блуждаю, не теряюсь в тёмном лесу жизни.

И не пополняю народонаселение.

И не произвожу искусство.

Я переношусь в рай — кустистый и ветвистый рай моего детства. Там бродят Навзикая, Манон Леско, Афродита, Сисси Спейсек, неизвестные красотки, Лилит, Лейла, Годива, Семирамида, Агарь…

Там я перестаю быть собой.

Лизать вагину — это значит для меня: философствовать.

Это лучше всяких слов, всякой речи.

Когда я лижу клитор Варвары, со мной происходит реальная метаморфоза.

Я становлюсь ежом.

Ёж — маленький зверь, устойчивый к гадючьему яду.

Вы понимаете?

Читая Шаламова и Агамбена, Фуко и Делёза, я уяснил следующее: необходим немедленный антропологический сдвиг.

ГРОМАДНАЯ АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ МЕТАМОРФОЗА.

Что это?

Решительный разрыв с современной мировой экономикой, с политической системой, с нынешней культурой, со всем существующим.

Необходимо бегство из мирового концентрационного лагеря, разрушающего поэтический статус человека под Солнцем.

Джорджо Агамбен говорит о неотложности мессианского сдвига.

Да он уже происходит!

Что-то подобное случилось в прошлом, когда пришёл Иисус.

Но это прошлое — оно есть всегда!

А Фридрих Ницше надеялся, что следующий такой сдвиг совершат художники.

Но этого не случилось.

Художники? Они живут сейчас в режиме унижения.

Жизнь в лагере — унижение. Так сказал Шаламов.

Поэтому художники больше неинтересны. Их слишком много. Они слишком нормальные. Они — слишком бессильные.

Художники — как грязная посуда. Их нужно мыть, мыть и мыть.

Нужны не художники, а новое искусство жизни. И придёт это искусство не от художников.

Я искал искусство в репродукциях, в музеях, среди художников, на берегу океана, на площадях городов, в кругу анархистов, в садах, в странствиях, нападая на художников — всего этого было мало.

Нашёл ли я новое искусство жизни, погружаясь языком в вагину Варвары?

Великое искусство жизни не сосредоточено в одном месте.

Нет ни начала, ни конца пути.

Стоит мне услышать или прочитать слово «Копенгаген», и мне делается смешно. Никогда и нигде мы с Барбарой так не веселились, как в этом Копенгагене. И ничего, что веселье было прервано уже через месяц после нашего туда прибытия. Всё равно хорошо повеселились.

Дело же было так.

Смывшись из Вены и проведя смутное лето в Риге, мы сели на баржу и прибыли в Стокгольм. Контраст был разителен: Рига — бедная, растерянная, пустынная, а Стокгольм — жирный, расслабленный, наслаждающийся.

Цены здесь, однако, были для нас непомерные.

Ночь мы провели на скамейке в парке, и было довольно свежо. Я простудился. Утром, к счастью, к нам на лавочку подсел местный доктор. Он курил сигару и читал книжку Пауля Шеербарта.

Мы разговорились. Он посоветовал мне лечиться шалфеем, а потом пригласил к себе домой — пожить недельку.

Такое редко случается. Спасибо, доктор!

Жил он в центре Стокгольма, в маленьком домике, помещавшемся в уютном дворике, сплошь заросшем растениями. Нам была выделена гостевая комната с циновками на полу. Доктор слушал итальянские оперы, готовил вегетарианские блюда, а ещё у него была большая философская библиотека. Я нашёл на полке две книги Агамбена по-английски и проводил время в чтении. Здоровье вскоре поправилось.

Да и вообще было здорово!

Но вот неделя прошла. Мы не хотели обременять нашего хозяина. Стали укладывать вещички.

— Куда вы собираетесь? — спросил доктор за завтраком.

— Может, в Мальмё? — заколебались мы.

— В Мальмё скучно. Поезжайте лучше в Копенгаген, у меня там друзья, а у них — свободная квартира.

Мы, разумеется, обрадовались.

По длинному-длинному мосту мы на поезде пересекли воду и очутились в просторном оживлённом городе, где на велосипедах катались улыбчивые нимфы. Это и был Копенгаген. Здесь жизнь не так лоснилась, как в Стокгольме, зато легко дышалось.

Мы встретились с друзьями доктора — парой иллюстраторов средних лет. Они оказались ужасно дружелюбными и без долгих разговоров вручили нам ключ от своей квартиры.