Виктория Хислоп - Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции

То была любовь не с первого взгляда, а с первого звука. Его лопата во что-то уперлась. Нет, он услышал не тот металлический лязг, от которого у него сводило челюсти, не скрежет лезвия, врезавшегося в камень, — частое явление в гористой местности, где землю постоянно приходилось очищать от камней. На сей раз раздался другой звук. Звонкий, протяжный, как длинная музыкальная нота, чистый, колокольный — он такого никогда не слышал.

Уже почти стемнело, и Костас нагнулся посмотреть, на что наткнулась лопата. Отчетливо разглядеть что-либо он не сумел, ногтями соскреб немного земли, и обнажилась часть поверхности — белой и твердой. Костас попытался вытащить предмет, но тот крепко сидел в сухой почве. Придется отложить до завтра, решил Костас. Собрал инструменты, поднялся, выгнулся назад, чтобы размять спину. Услышал, как скрипят его кости. Для него, стареющего человека, многочасовая физическая работа была почти непосильной нагрузкой, но именно этот клочок земли заставлял Арванитиса подниматься по утрам и жить дальше.

Он побрел по соседней оливковой роще, щелкая зажигалкой, чтобы не сбиться с пути среди деревьев. От его кипоса до дороги, где он оставлял машину, было около километра, а носить тяжелый инструмент становилось все труднее. В темноте на дорогу у него ушло полчаса.

Он не торопился. Двадцать минут спустя он уже добрался до деревни и даже заглянул в киоск, а потом в кафенион , чтобы оттянуть возвращение домой.

© Shebeko/Shutterstock (текстура)

По вечерам холодало, поднимался ветер. Костаса слегка знобило, и он с нетерпением предвкушал первый согревающий глоток из бутылки, которую хозяин тут же поставил перед ним на стойку бара.

— Стин ийейя су , — сказал кафетзис , наполняя стакан прозрачной жидкостью. — Будь здоров.

Костас, запрокинув голову, выпил все одним махом, потом осторожно вернул стакан на стойку для новой порции.

Четверо мужчин за угловым столиком играли в карты и не повернулись, когда он вошел. Почти никаких слов или приятельских улыбок. Покой и тишина ценились здесь превыше всего. Маленький телевизор высоко на стене не работал.

Никто не проявлял ни к кому интереса. Все занимались своими делами, а если и рассказывали истории, то одни и те же. У большинства были дети, уехавшие из деревни, и жены, ждавшие мужей дома. О политике мужчины не разговаривали, потому что имели на нее общие взгляды, а те, кто придерживался правых убеждений, ходили в другой деревенский кафенион . Потому особых тем для обсуждения не оставалось, и в воздухе висела тишина.

Не успел Костас перешагнуть порог своего дома, как раздался пронзительный крик:

— Где ты шлялся? Почему так поздно? Обед остыл. Принес лук? Неужели не мог прийти раньше? Опять заходил в кафенион ? Опять выпивал?

Его жена кричала на него из небольшой кладовки, что находилась рядом с комнатами. Шквал вопросов повторялся почти без изменений изо дня в день, и ни один из них не удостаивался даже бурчания в ответ.

Седая, раздавшаяся в ширину почти до квадратных размеров Стелла вошла в комнату и поставила перед мужем тарелку, потом вторую в дальнем конце стола.

Он принялся есть, склонив голову, заталкивая еду в рот и не поднимая глаз. Они не разговаривали. Каждый день, уже не один десяток лет, прокручивался один и тот же сценарий. Костас смотрел в тарелку, но не на жену. Она принималась за обед, чавкая и прихлебывая. Зубов у нее осталось четыре или пять, а потому жевать она почти не могла, но разговаривать продолжала, вела свою глотательно-шумовую атаку, а из ее рта в сторону Костаса летели кусочки мяса и овощей.

Звук в телевизоре был включен на полную громкость, а экран разделен на восемь квадратов. С экрана вещали семь мужчин и одна женщина, высказывая свои соображения касательно экономических проблем и их решения. Друг друга они не слушали, говорили во весь голос, каждый пытался перекричать остальных. Дебаты начались утром и продолжались до вечера, какой канал ни включи.

Жизнь Костаса делилась на две части — день и вечер. Спокойствие и шум.

После еды он готов был ложиться спать. Душ и уборная находились во дворе, как и все шесть десятилетий его жизни, а вода не подогревалась. Против холодного душа он не возражал, для Стеллы же холодная вода была предлогом не мыться. Иногда ее кожа темнела от грязи, но отсутствие яркого света и зеркал в доме означало, что она не знает об этом. Как и многие женщины деревни, Стелла давно уже не обращала на свою внешность внимания. В ду́ше имелось маленькое зеркальце — Костас мылся перед ним, но для нее оно висело слишком высоко. Подгоревшая еда говорила о том, что женщина утратила обоняние, о чем он вспоминал каждый вечер, поднимаясь по лестнице к их общей кровати, стоявшей на бетонном основании.