Виктория Хислоп - Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции

Она уже лежала под тонким одеялом, ворочалась с боку на бок, бормотала что-то во сне. Он вытянулся рядом, уставился в потолок. В зазор между шторами проникал луч света и падал на выцветшие свадебные короны, прибитые к стене над кроватью.

Наконец Костас заснул, а пробудился с рассветом под жутковатый зубовный скрежет жены. Он встал, взял одежду, тихонько спустился по лестнице, снял ключи от машины с полки у дверей, а через несколько минут вышел из дому и завел свой пикап, молясь, чтобы кашель холодного двигателя не разбудил жену.

Заря только занималась, но когда Костас доехал до своего кипоса , солнце уже стояло над вершинами гор. Хотя суставы все еще болели, он горел желанием продолжить работу.

© Shebeko/Shutterstock (текстура)

В этот день он был один на дороге. За двадцать минут езды ему не попалось ни одной машины. Хотя он вовсю давил на педаль газа, стрелка спидометра едва достигала тридцати километров в час. Обычно это не волновало Костаса, потому что он не очень спешил; время никогда не подгоняло Костаса, никто его не ждал, никакие срочные дела не требовали его участия. Но не в этот день. Сегодня он чувствовал себя иначе.

Свернув на грунтовку, он ощутил, как забилось сердце. Наконец он остановился на обочине. Все его инструменты лежали под брезентом в кузове пикапа. Костас вытащил большую лопату, взял совок. В бардачке у него хранилась небольшая бутылочка бренди, и Костас, засунув ее в карман, зашагал к своему кипосу .

На участке он обшарил землю глазами, наконец его взгляд остановился на светлом камне. Сначала нужно заняться этим. Никаких посадок, пока он не вытащит эту штуковину. Ночью ветер сдул еще несколько миллиметров земли, обнажив часть каменной поверхности. Приблизившись, Костас разгреб почву ладонями и зажмурился от жемчужного блеска. Лопата теперь казалась ему слишком грубым инструментом. Что бы там ни было, находка казалась особенной, и Костас не хотел ее повредить.

Все утро он раскапывал землю руками, то и дело натыкаясь на какую-то плоскую бескрайнюю плиту. Он понять не мог, как его томаты, цукини и фасоль столько лет росли здесь, когда под корнями засела такая здоровая каменюка. Впрочем, здесь нет-нет да и происходили сейсмические подвижки, почва, вероятно, сместилась, и эта плита поднялась на поверхность. Овощам только пойдет на пользу, если он извлечет эту штуку из земли.

Потом камень словно вздыбился, и Костас почувствовал маленький холмик под своей большой корявой рукой. Костас снова взял лопату, чтобы копнуть поглубже, и ему удалось вырыть здоровенные комья земли по бокам. Час или около того спустя грунт горками лежал вокруг.

К двум часам дня спину ломило, на ладонях вздулись волдыри. Костас давно бросил на землю куртку, его рубашка промокла от пота. Он побрел к апельсиновым деревьям, сел и, сгорбившись, привалился к стволу. Если бы не регулярные глотки бренди, силы давно бы иссякли.

Задача, стоявшая перед ним, требовала больше времени, чем он предполагал, но Костас не собирался бросать начатое, хотя сердце у него и колотилось от усталости. Он продержался еще несколько часов, прежде чем решил, что на сегодня хватит.

© Shebeko/Shutterstock (текстура)

Тем вечером у него не было времени, чтобы заглянуть в кафенион , он поехал прямо домой. Пообедав и помыв тарелку, Костас вышел во двор, чтобы выкурить последнюю сигарету перед сном. Жена не прекращала своего бесконечного нытья, но снаружи стояла благодатная тишина.

К полудню третьего дня Костас, у которого в ушах все еще звучала та длинная музыкальная нота, утвердился в мысли, что перед ним не кусок скалы, а обработанный камень, творение рук человеческих. К середине дня ему стало ясно, что на свет божий появляется не что иное, как круглые женские ягодицы. Он прикоснулся к этим выпуклостям, почувствовал под своей рукой холодный мрамор. К трем часам Костас смел еще больше земли, и теперь от складки между мраморных ягодиц его палец мог пройтись по чуть ощутимой выемке позвоночника.

К шести часам, одержимый мрачной решимостью, он обнажил поверхность размером приблизительно сорок на восемьдесят сантиметров. И только тогда, разогнувшись, чтобы потянуться, он осмотрел плоды своих трудов и впервые смог оценить находку.