Сергей Иванов - Противо Речия [сборник]

Что, помимо водки, заставило почтенного мэтра перепутать виды спорта, достоверно неизвестно, тем не менее, матч состоялся в любую погоду, в результате чего несколько человек из основного состава, включая автора этого рассказа, на следующий день оказались на скамейке запасных ввиду полученных накануне травм различной степени тяжести.

Помню, как несколько местных пацанов, присоседившихся было к нам поиграть, после особенно кровавого первого тайма спешно ретировались с поля со словами «хлопці, ми пішли, бо він у вас їбанутий». Воодушевленный свободными радикалами Костолом решил во что бы то ни стало продемонстрировать «этим сосункам» самый что ни на есть тотальный футбол и продемонстрировал-таки уже известной вам ценой.

Другой наш тренер крупно облажался на соревнованиях в городе Тула. После игры команда высказала пожелание посетить кинотеатр в надежде узреть, как Чак Норрис выбивает дерьмо из очередного врага Соединенных Штатов. Тренер оказался категорическим антипатиком как Чака, так и Соединенных Штатов, мотивируя это тем, что американские фильмы пропагандируют насилие и чуждые советским людям ценности в виде денег, секса и глэм-рокеров. Поэтому пришлось искать компромисс. После непродолжительной дискуссии вместо вожделенного боевика категории «Б» мы приобрели билеты на фильм, по поводу которого тренер сказал: «Наверное, что-то наподобие “Анжелики”».

На деле «Анжелика» оказалась японской хардкор-эротикой «Империя чувств» режиссера Нагиси Осимы, и уже через восемь с половиной минут после начала сеанса ни одна сила в мире не смогла бы нас извлечь из кинозала. Поэтому уйти пришлось тренеру, так как смотреть в компании четырнадцатилетних акселератов фильм, на 95 процентов состоящий из затейливой японской ебли в средневековых декорациях, по меньшей мере неприлично, если не преступно. По окончании сеанса, когда мы, застенчиво прикрывая паховые области спортивными сумками, вышли из кинотеатра, предсказуемо пунцово-красный тренер объявил, что отныне кино является для нас табуированной территорией, и рекомендовал «больше читать» или, в крайнем случае, играть в карты.

Подобных казусов было много, и, разумеется, вспомнить каждый уже невозможно, но вот что я хотел бы сказать в завершении этого праздного текста.

Главный плюс, равно как и минус, человеческой жизни – в ее необратимости. Именно потому, что мы не в силах ничего вернуть либо изменить в прошлом, мы облагодетельствованы величайшим даром природы – памятью. Память – это и есть та самая машина времени, о которой грезит человечество в течение всей своей истории. Совершенный, созданный природой способ не увязнуть в реальности.

Каждый из нас знал, что эта запись станет последней.

Никто не говорил об этом вслух, однако все понимали, что вакуум, сгустившийся внутри группы до состояния вязкой, тактильно осязаемой массы, вряд ли можно отнести к числу добрых предзнаменований.

Я уже тогда интересовался людьми придуманными больше, нежели живыми. Рома Коротин, затянутый на самое дно водоворотом неистовой юношеской влюбленности, тоже был не в ладах с реальностью. Заяц рассыпался на молекулы в своем последнем первитиновом вираже, а драммеру Максу, открывшему для себя радужный мир безаддиктивных психоделиков, в тот момент было плевать на все, за исключением «калеюхи», ежедневных трипов и творчества группы Scorn. Единственным нормальным человеком среди нас был Боба, басист и обладатель, пожалуй, лучшего слэпа в городе. Боба был молчалив, трудоустроен и счастливо влюблен в несчастную замужнюю женщину.

Шел 1996 год, июль месяц, если мне не изменяет память. Строго говоря, не шел, а тянулся расплавленной вязкой жвачкой – обычное дело для людей моего склада характера.

К слову, я никогда не ощущал нормального, размеренного хода времени. Так, чтоб можно было вовремя лечь, вовремя проснуться выспавшимся, сделать все заранее запланированное и ровно в два часа пополудни, аппетитно шурша фольгой, развернуть свой регламентный бутерброд. Всю мою жизнь время либо пролетало мимо со скоростью спортивного болида, либо ползло старой апатичной черепахой, для которой, в принципе, не имело значения, сдохнуть или все же ползти дальше.

Наша группа, перманентно меняя названия с припанкованного «The Crazy Apples» на более техногенное «Apple Crisis», модифицированное впоследствии в нарочито непереводимое, но претенциозное «Applecrysis», чередовала локальные сейшны с аматорскими рекорд-сессиями в подвале студенческого клуба «Современник», то распадаясь на бесчисленные сайд-проекты, то собираясь вновь.