Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

Чинский стоял неподвижно и с восхищением смотрел на нее. Когда-то он написал Марысе в телеграмме, что считает ее самой прекрасной девушкой… Но сейчас она была такой красивой, какой он ее еще никогда не видел.

– Вот уж славно! Ах, как славно, – повторяла она. – Столько раз мимо проезжать и ни разу ко мне не заглянуть! Я уж думала, вы обиделись.

– Обиделся? Да вы шутите! Я вас возненавидел!

– За что?

– За то, что никак не мог забыть о вас, Марыся. За то, что ни развлекаться, ни работать не мог.

– И поэтому вы, проезжая мимо магазина, всегда отворачивались и смотрели в другую сторону?

– Да! Именно поэтому. Я же знал, что не нравлюсь вам, что вы мною пренебрегаете!.. До сих пор ни одна женщина еще так со мной не обращалась. Поэтому я дал себе слово чести, что больше никогда вас не увижу.

– Тогда вы совершили целых два дурных поступка: сначала дали слово, а потом его нарушили.

Чинский покачал головой.

– Панна Марыся, вы бы так не осуждали меня, если б знали, что такое тоска.

– Да что вы! – возмутилась она. – Почему же это я не знаю, что такое тоска? Может, даже лучше вас знаю.

– Нет! – Он махнул рукой. – Это невозможно. Вы и малейшего представления о тоске не можете иметь. А знаете ли вы, что мне иногда казалось, будто я свихнулся?.. Вот именно! Свихнулся!.. Не верите? Смотрите.

Он достал из кармана тоненькую розовую книжечку.

– Вы знаете что это?

– Нет.

– Это билет на корабль до Бразилии. Мне пришлось забрать свои чемоданы с борта судна буквально за четверть часа до отплытия, и вместо Бразилии я примчался в Людвиково. Я не смог, буквально не смог! А потом уже начались самые страшные мучения! Я старался сдержать данное себе слово, но не мог отказаться от поездок в Радолишки. Мне нельзя было искать с вами встреч, но ведь они могли произойти случайно. Правда? И тогда я не изменил бы своему слову.

Марыся вдруг стала серьезной.

– Мне кажется, что вы плохо поступили, не сдержав данного себе обещания.

– Почему это? – возмутился он.

– Потому что… вы были правы, когда не хотели больше видеться со мной.

– Я был идиотом! – воскликнул он убежденно.

– Нет, вы были благоразумны. Ради нас обоих… Ведь это лишено какого бы то ни было смысла.

– Ах так?.. Неужели вы действительно до такой степени меня терпеть не можете, что даже видеться со мной не желаете?

Она прямо посмотрела ему в глаза.

– Да нет же! Я буду совершенно откровенна с вами. И я очень тосковала без вас, очень…

– Маришенька! – Он протянул было к ней руки.

Но она покачала головой.

– Сейчас, я сейчас все скажу. Вы только подождите минутку. Я очень скучала. Мне было плохо… Так плохо. Я даже… плакала…

– Единственная моя! Чудо мое драгоценное!

– Но, – продолжала она, – я пришла к убеждению, что мне будет легче вас забыть, если мы не будем видеться. Какова может быть цель нашего знакомства?.. Вы ведь достаточно рассудительны, чтобы понимать это лучше меня.

– Нет, – прервал он ее, – я действительно достаточно рассудителен, а потому понимаю, что вы не правы. Я люблю вас. Разумеется, вы не можете понять, что такое эта любовь. Но я вам нравлюсь. И было бы безумием и дальше обрекать себя на разлуку. Вы говорите о какой-то цели! А разве уже сами по себе наши встречи, беседы, наша дружба – недостаточно прекрасная цель, разве нужны еще какие-то более определенные и значительные цели? Что-то мешает вам встречаться со мной… Прошу вас, выслушайте меня!..

Она слушала внимательно и не могла отрицать, что он прав, и тем более не могла отказать в справедливости его слов. Признаться, ей самой хотелось, чтобы ее убедили. А уж убеждать он умел.

Да и не могла же она запретить ему приходить в магазин, куда имел право войти любой покупатель. А с покупателями надлежит разговаривать вежливо и приветливо.

И вот с того дня господин Лех Чинский наведывался в лавочку ежедневно, а его верховой конь или мотоцикл перед дверьми магазинчика госпожи Шкопской вызывали всеобщее нездоровое оживление в городке и многочисленные сплетни, пробуждали зависть, которая естественным порядком переродилась в то, что называется публичным осуждением.

Правда, если быть точным, ни о чем, достойном осуждения, никто ничего не знал. Пребывание молодого инженера в магазине, двери которого всегда и для всех открыты, само по себе не могло вызвать подозрений и скомпрометировать Марысю. Но людская зависть не знает границ и не считается даже с очевидными вещами. Почти каждая девушка в Радолишках могла бы похвастаться каким-нибудь поклонником, но никого из них нельзя было сравнить с молодым Чинским. И людям трудно было понять, почему такой красивый брюнет остановил свой выбор на Марысе, нищей сироте без дома, без семьи. Если уж ему захотелось искать общества городских девиц на выданье, то мог бы найти и покрасивее, и побогаче, и вообще по всем статьям более достойную. Родители этих самых более достойных, само собой, тоже разделяли возмущение своих дочерей, как и те молодые люди, которые прогуливались с этими девицами до Трех груш. А это и было общественное мнение Радолишек.