Леонид Нетребо: Дать негру

Олег вошел в скверик, сел на скамейку, спиной к поезду.

Минут через пять сверху, из под козырька терема, объявили отправление: чрезмерная громкость для провинциальной тишины, пугающее эхо.

Вспомнил свой неудачный вечер в привокзальном парке, из детства. Пытался сравнить с нынешним.

…Звуки: лязг и гомон, — и нынешняя тишина.

…Запах: зелень с известкой, — а тут не белят деревья.

…Олени, девушки с веслами, Ленин, — но в данном случае угадывается только силуэт постамента, на котором что-то стояло.

…Упругое тело, эластичное сердце в слезах, — и сейчас тронул грудь, мазнул ладошкой по щеке: вяло, сухо.

Вот бы сейчас подошел грязный бродяга (он бы услышал его и по запаху), и попросил бы совсем немного… И Олег отдал бы ему, наверное, многое, что у него с собой, если не всё: «чем легче за плечами, тем…»

И сказал бы ему, просто так: что ж ты, гад, со мной наделал?..

Кто-то задел плечо, Олег вздрогнул, очнулся.

— Ну что, коллективист-общественник, передумал?

Обернулся.

Рядом, прижимая к груди пакет с покупками, стояла проводница-хохлушка и улыбалась, так же странно, как в последний раз, опустив уголки губ.

— Что — передумал? — вызывающе, спросил Олег, будто его уже обвинили.

— Да так, — «уточнила» хохлушка, невинно поднимая брови, — ничего.

— С чего вы взяли! — Олег поднялся. — Просто устал, задумался.

— Еще бы не задуматься, хм! — промурлыкала-пропела хохлушка и, посмотрев с той же улыбкой на небо, будто любовалась звездами, пошла, поплыла, покачиваясь к поезду.

Олег пошел следом, скрипя зубами.

Зашел в свой вагон, опять спросил у проводницы, как можно беспечней, зевнув:

— Так когда у нас там Курган?

— Скоро! — оптимистично возвестила женщина. — Выспаться уж точно не успеете, так что ложитесь.

— Хорошо. А следующая станция? На этой моих сигарет не оказалось, а другие не курю.

— Больше не будет. Едем до конца. — Проводница счастливо улыбнулась. — Ох, и досталась нам всем поездочка! Дома с ума сходят!

— Да, — согласился Олег и пошел по пустому коридору, стараясь ступать неслышно.

Вошел в ставший родным тамбур с неисправной дверью. Попробовал открыть, не получилось. Неужели отремонтировали запор? Потянул вверх и дернул посильнее. Появилась щель, в лицо ударила струя несвежего, душного воздуха с мелким мусором, больно ослепив. Долго тер глаза.

Поезд замедлял ход, полз по-черепашьи, Олег брался за ручку двери… Но железная гусеница опять убыстрялась, лязгнув, учащала стук…

Опять замедление, Олег открыл дверь, высунул голову. Недалеко, судя по огням, станция.

Со стороны коридора послышались шаги и приглушенный темпераментный разговор… Олег глубоко вздохнул, еще раз быстро прокрутил план. Спуститься задом, встать на ступеньку, держась за поручни захлопнуть за собой дверь, развернуться, разжать ладони, оттолкнуться… приземлиться на ноги, подскочить, свернуться, покатиться по насыпи и ни обо что не удариться.

Гул, и как будто в ушах вода, поэтому слова — глухие, издалека: «Дохлый?.. Переворачивай!.. Что там? Мелочь… Греби всё… Котлы. Стекло разбито…»

Ему смешно, хочется сказать, что он никакой не дохлый. Какие котлы? Ах, да… В детстве пели под гитару:

«Я купил себе часы, замечательные котлы, на заводе „Юностью“ прозвали!.. Раз с женой с театра шли, два пижона подошли, раз — и сняли!..»

Но ни спеть, ни даже сказать не получалось, и после нескольких попыток он успокоился, предположив, что ему это снится. А если так, то нужно просто повернуться на бок и «уснуть во сне», то есть продолжать спать.

Почти утро. Оборванный, босой человек вышел на самую середину железнодорожной паутины станции, остановился. Сел на рельсу.

Подошел осмотрщик вагонов, посветил фонарем. Увидел запекшееся бурое пятно на грязном плече, в волосах черные сосульки. Догадался — кровь.

— Где это тебя угораздило, товарищ пострадавший?

Пострадавший поднял лицо, слабо улыбнулся:

— Отстал от поезда, товарищ! На разъезде. Покурить вышел. А сюда шел-шел, упал, ушибся.

— С какого поезда упал-то?

Пострадавший, чуть подумав, ответил:

— Долго я звонкие цепи носил, худо мне было в норах Акатуя. Обычная история. Старый товарищ бежать пособил. Ожил я, волю почуя.

— Пьяный был? — понимающе предположил осмотрщик.

Пострадавший виновато кивнул.

— А с какого поезда?

Пострадавший пожал плечами.

— Да, тяжелый случай. А паспорт, деньги?

Пострадавший похлопал себя по карманам, вздохнул: