Леонид Нетребо: Дать негру

Люксембург жадно затянулась дымом, задрала голову, попыталась пустить колечки. Не получилось.

— Вообще, он как коврик плетеный из лоскутков, раньше такие были в моде. Мундир английский, погон российский, табак японский, правитель омский.

— А разве не все люди такие? — спросил Олег.

Люксембург задумалась.

— В принципе, может, и так, но степень лоскутности у всех разная. Я из меньшего количества лоскутков. Вот для меня Узбекистан — моя родина, моё все. Хотя мама ленинградка, с примесью немецкой крови, а папа по отцу полтавчанин. Это тоже, конечно, небольшие лоскутки. Слагаемые. Но это ведь меня не раздваивает, не… разтраивает, тьфу ты, не четвертует. А бывают люди — сплошной лоскут! Как одноцветный штандарт. Но с ними не интересно, это правда, а иногда даже и…

Люксембург зачем-то оглянулась, вздохнула, продолжила:

— Я ему про грядущую Америку, а он мне песню поет про поручика Голицына, зачем нам, поручик, чужая земля! Где ты, говорит, еще сможешь от всей души костылем по хребтине, и чтоб за это почти ничего не было? Налейте бокалы, надеть ордена! Певец! Говорит, мы с тобой, в Одессу поедем! Голубая, видите ли, у него мечта — Одесса-мама! Чую, говорит, что оттуда мои корни. Такая вот Вавилонская тоска, при неподтвержденной идентичности. Если не принимать во внимание нос, размер и форму. Виртуальная, втемяшенная себе в голову адекватность. Наполеон из шестой палаты, то же самое в принципе. Там должен доживать век! А что, говорит, это ведь тоже сейчас заграница! Какая, говорит, разница — твой штат Ют или Одесса. Паяц! А вы меня спросили?

Люксембург заговорила громче, зажестикулировала:

— Меня! А? Вы из меня, что, в этой поездке, Анну Каренину, что ли, сговорились сделать? Я что — не человек? Ничего не хочу? Мне что, эта Америка, манна небесная, что ли? Да идите вы все к чертям! Я вот в Узбекистан свой родной хочу, где меня мама, эвакуированная из Ленинграда, родила во время войны! Откуда отец ушел на фронт, навсегда. На ту землю, в которую легла мать! На Чимганские горы желаю, на Алайский базар хочу, поторговаться, в Голубые купола, такой ресторан в Ташкенте, или в самой захолустной чайхане посидеть, на реку Сырдарью, на озеро Айдаркуль! Да прямо у дороги, выйти из машины, зайти в хлопковое поле, лечь в грядку, и в небо глядеть и глядеть! Да мало ли куда еще в ареале моего… сновиденчества! Да, это мое! Не выдуманное, натуральное. С ним засыпаю, с ним просыпаюсь, с ним говорю, ему каюсь, с ним сплю, в нем снюсь. Там вода, камни, дувалы и тополя, пыль и ласточки и всё-всё разговаривает со мной на моем, на моем русском языке. На моем, на моем, на моем!.. А вы мне со своими подмосковьями, ютами, одессами, байкалами, черт бы вас побрал!

Она осеклась, поняв, что уже кричит.

— Тут окна открываются? Открой что-нибудь!

Олег дернул дверь, которая, как и в прошлый раз, приоткрылась.

Люксембург кинула в проем окурок и следом учебник английского. Книга улетела в темноту, как большая курица, издав быстрый звук всполошившихся на ветру страниц.

— Ну нет у меня способностей, — объяснила она Олегу. — Не закрывай, подышим.

Она подставила лицо под струю воздуха, немного успокоилась и даже повеселела. Подняла вверх палец, прикрыла глаза, внимание:

— Вспомнила вот сейчас с дурацкими одессами-байкалами… Детям бы на уроках сейчас рассказывала, да поздно узнала, и школ уж тех нет, и дети далече.

— Что-то из школьной программы? — участливо поинтересовался Олег.

— Ага! — Люксембург рассмеялась, — слушай, ученик. Вот почти все знают про тот Шайтан-камень в начале Ангары, даже скучно про него уж слушать, оскомина. А я вот недавно учитала такую легенду, от тех мест. Будто однажды, лет тысячу назад, на дне Байкала, сквозь прозрачнейшую его водицу, вдруг стали видны… красавица неописуемая с золотой чашей. Представляешь? Из серии «Очевидное — невероятное». На дне! Красавица луноликая, дас ист фантастиш, и рядом чаша, тугриков эдак на миллион. Узнал об этом тогдашний бурят-монгольский царь и стал заставлять молодых мужчин нырять, чтобы достали ему то и другое. Кто нырял в бездну, тот погибал однозначно… Потому что: не достал и вынырнул — секир башка за неисполнение приказа, а испугался вынырнуть — сам потонул, ну и черт с тобой. Цугцванг. А та, с чашкой, как сидела, так и сидит, будто издевается.

Олег рассмеялся. Люксембург ничуть не меняясь в лице, как маэстро разговорного жанра на сцене, переждала эмоции публики, продолжила:

— Итак, очередь дошла до одного парня бурят-монгола. Который накануне спас своего отца от гибели, спрятав в горах… Ремарка, для информации: у тех бурят-монголов стариков в ту пору убивали, чтоб не мучились, как у спартанцев — слабых детишек. Пришел, значит, тот парень к спасенному отцу в пещеру, попрощаться, а тот ему, в благодарность, говорит: красавица с чашей — не на дне, а на вершине горы, и только отражаются в воде. Результат: парень залез на гору, влюбился в красавицу, расположил к себе, ну и так далее, женился, обогатился, стали жить-поживать и добра наживать! Тут и сказке конец, кто слушал, тот… тот и дурак.