Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

Наконец, глава стойбища понял, что не только женщинам, но и молодым пастухам нужен отдых, и решил сделать остановку у подножия гряды Снежных баранов. Яранги поставили под ветром, однако пурга продолжала неистовствовать с прежней силой. Обманчивые паузы, когда, казалось, наконец-то наступала долгожданная тишина, были лишь передышкой, словно непогода собиралась с новыми силами, чтобы обрушиться на три затерянные в бескрайней белой пустыне яранги.

Ринто чувствовал, что настает время, когда он должен обратиться к Великим Повелителям Ветров, умилостивить, попросить утихомириться и послать на землю тишину и покой. Пурга, ненастье — это демонстрация могущественных сил природы и в то же время испытание человека. Выжил, выдержал — значит, можешь жить дальше в этом неспокойном, полном опасностей мире.

Ринто достал из мешка нерпичьей шкуры свое шаманское облачение — длинный балахон из тщательно выделанной оленьей замши с нашитыми на него полосками белой и желтой кожи, оканчивающимися разноцветными бусинками. Рукава и подол отделаны длинным росомашьим мехом. Балахон такой длинный, что почти скрывал ноги. Малахай с пушистой опушкой блистал бисером. Прислушиваясь к порывам ветра, то усиливающемуся, то утихающему вою, Ринто облачался в священные одежды. Давненько он не надевал их. В последний раз перед весенним отелом, который прошел хорошо, сразу существенно прибавив поголовье его стада.

Полулежа в пологе, Анна молча наблюдала за приготовлениями к священному действу. Она боялась неловким движением, невзначай произнесенным словом спугнуть торжественность момента. Тем временем Вэльвунэ что-то резала на чисто выскобленном деревянном блюде. С этим деревянным блюдом Ринто шагнул в белую воющую мглу. И в эту минуту Анне показалось, что на какое-то мгновение пурга стихла, но это было обманчивое впечатление. Наоборот, она как бы еще больше разъярилась, набрала силу и обрушилась на ярангу, стараясь вырвать ее из мерзлой земли вместе с деревянными стойками, поперечинами, название которых Анна теперь знала не хуже хозяина. С беспокойством прислушиваясь к яростному гулу снежной бури, женщины в напряжении ждали возвращения Ринто.

Вэльвунэ молча сучила нитки из оленьих жил, скручивая тонкие прожилки на обнаженном бедре. Зная, как монотонные занятия успокаивают растревоженное сердце. Анна следовала ее примеру, хотя ее нитки пока получались не такими ровными, словно изготовленными на прядильной машине, как у свекрови. От вкуса оленьих жил саднило язык, слегка пощипывало, потому что жилы вымачивались в крепкой, выдерживаемой несколько дней моче. Запах этого человеческого выделения, первые дни мучивший Анну до головной боли, как-то ослабел, точнее, она притерпелась к нему, и было бы странно, войдя в полог, не обнаружить его, исходящего от берестяного сосуда, стоявшего в дальнем углу мехового полога.

Как только родители Таната, а за ними остальные обитатели стойбища Ринто узнали о беременности Анны, как она немедленно почувствовала изменившееся отношение к себе. Теперь ее старались избавлять от тяжелой работы, и ярангу на очередной стоянке ставили без нее, поручая ее попечению детей, приготовление пищи и подготовку рэтэма. Главным ее занятием теперь стало шитье зимней одежды для мужа и для себя. Выделку шкур полностью взяла на себя Вэльвунэ, потому как эта работа требовала немалых усилий, особенно в окончательной стадии, когда надо было пятками полировать обработанную каменным скребком оленью шкуру. После такой выработки она становилась шелковистой, легкой, мягкой. Вместо этой тяжелой работы Анна готовила подошвы для зимних торбазов, сжимая зубами сырой верхний край заготовки, лахтачьей кожи, также вымоченной и выдубленной в моче.

Когда внутреннее беспокойство уже заняло все мысли, распахнулась кожаная дверь-заплата в ярангу и вместе с облаком снега и ветром в чоттагин вошел Ринто. Он молча выбил снег из одежды, аккуратно снял свое нарядное облачение и повесил вместе с малахаем и нарядными торбазами на поперечную перекладину яранги.

За все время, оставшееся до сна, никто в яранге не произнес ни слова, а вечером, когда все улеглись спать и Анна вытащила свой дневник, Танат вдруг попросил:

— Ты можешь сегодня не писать?

Это было сказано так, что не было нужды спрашивать о причине такой просьбы.

Мысль о том, что мимо прошла большая, не разгаданная тайна, долго не давала уснуть, а утром, когда Анна проснулась от ставшей уже непривычной, оглушительной тишины, наступившей за стенами яранги, она не смогла скрыть удивления.