Юрий Рытхэу - Метательница гарпуна

Они пролежали полвека в вечной мерзлоте. Эта земля не была для них пухом. Она давила на них замерзшими глыбами, и солнце, о котором они тосковали в долгие зимние анадырские ночи, не пробивалось до них все эти пятьдесят лет.

Они лежали с открытыми глазами и смотрели в осеннее небо. Начинались морозы, тундра звенела под ломами и кирками. Робкие снежинки садились на белую кожу, на зрачки широко раскрытых глаз и не таяли.

Все кругом тихо удивлялись тому, как сохранила вечная мерзлота первых ревкомовцев, расстрелянных пятьдесят лет назад на реке Казачке, притоке Анадыря. Выглядели они так, будто положили их в эту могилу только вчера, — белы и свежи шерстинки на торбасах, живы выражения лиц. Золотое кольцо блестело на свету, нетленна была их одежда. Но Марию больше всего поразили нетающие снежинки на широко раскрытых глазах героев революции.

Мария Тэгрынэ вспомнила книжку в твердом коричневом переплете, и в памяти ожили давно прочитанные слова воззвания первого ревкома, словно зазвучавшие наяву:

«Товарищи далекого Севера! Люди голода и холода, к вам обращаемся с призывом присоединить свой голос и разум к общему голосу трудящихся России и всего мира…»

Могила была оцеплена, и распорядитель тихо просил любопытствующих не мешать. Перезахоронение останков первых чукотских революционеров производилось по решению окружного исполкома. Весть об этом облетела весь Анадырь.

Людские толпы потянулись с верха, где стоят ряды новых домов, со строительной площадки ТЭЦ. Остановились подъемные краны и автомашины. Катера пристали к берегу.

Кто-то бежал навстречу надвигавшейся толпе. Она уже перевалила за колхозный поселок. По морскому берегу спешил пограничный наряд.

Мария отошла в сторону и с высокого дернистого берега спустилась к лиману.

Снег падал на гальку и тут же таял. Морская галька была теплее мертвых глаз.

Взяв власть в Анадыре, ревкомовцы тотчас же решили направить своих представителей в тундру. Злая пурга шла низом. Синие мерзлые берега тянулись грядой по обе стороны скованного льдом Анадыря.

Выехали четверо — Берзин, Галицкий, Мальсагов и местный житель Куркутский — переводчик и каюр. Они направились вверх по Анадырю, в сторону старинного селения Маркова. Но главной целью их было, собственно, не Марково, а окрестные оленеводческие стойбища — там находились подлинные хозяева тундровой Чукотки. Без оленеводов замерла бы жизнь на этих огромных ледяных пространствах. Стоило только оленьим стадам откочевать подальше от того же Маркова, как чуванцы — потомки русских казаков и эвенов — выходили на берег и, с голодной надеждой поглядывая вдаль, обменивались недоуменными вопросами:

— Да что с этими суксисками? Чевой-то, мольця, олесек не везут?..

Маша с детства знала этот анадырский диалект. Ей стоило потом больших усилий отучиться шепелявить, вставлять в русскую речь странные, но, казалось, совершенно необходимые словечки, давно потерявшие изначальное свое значение.

…13 января 1920 года посланцы ревкома добрались до селения Усть-Белая. Недалеко от тех мест кочевал Машин отец, владелец громадных стад; гордый и сильный Гатле. Он еще ранней осенью предусмотрительно угнал оленей подальше, в глубь тундры, — прослышал, что между русскими идет борьба за власть, что свален Солнечный владыка, восседавший в далеком Петербурге, на золотом сиденье.

Тогда Тэгрынэ — Метательницы гарпуна — еще не было на свете, и мать ее Нутэнэу еще жила в Наукане, в эскимосском селении, играла куклой, сшитой из хорошо выделанной нерпичьей шкуры.

Представители ревкома собрали людей в самой большой устьбельской яранге и принялись рассказывать о революции. Послушать о любопытном событии в далеком Анадыре и угоститься даровым табаком пришли почти все жители Усть-Белой. За ярангой простиралась бесконечная холодная земля, и ревкомовцам трудно было представить, что всего лишь несколько месяцев назад корабль, доставивший их на Чукотку, болтало в студеных водах, за кормой тянулся светлый след, обрывавшийся где-то далеко-далеко в густой чернильной темноте. Позади оставалась революционная Россия, озаренная необыкновенным светом человеческой надежды. А впереди — кто и что? Какие-то дикие племена, ограбленные и униженные американскими торговцами и спившимися царскими чиновниками, немногочисленные рабочие на рыбацких промыслах, принадлежавших японскому промышленнику Сооне-Сану, да углекопы на анадырских шахтах. С шахтерами еще можно найти общий язык. А как быть с туземцами? Без знания их языка, их обычаев, души народной?