Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

За утренней трапезой, когда вместо закончившегося настоящего чая заварили листья тундрового растения, она не отводила своего пытливого взгляда от Ринто.

Хозяин и глава стойбища спокойно, шумно отпивал с большого фарфорового блюдца, явно китайского происхождения, с ясно различимыми иероглифами на донышке, и время от времени обменивался короткими фразами с сыном. Неужели ему и впрямь вняли неведомые силы и укротили ветер и усмирили летящий снег? По здравому смыслу образованного человека, конечно, это счастливое случайное совпадение, но верит ли сам Ринто в свои силы и способности? Скорее всего, это так. И наверняка верит в это и его сын Танат, отнюдь не темный, безграмотный чаучу, а человек, знакомый с современными науками, изучавший физику, химию, геометрию, алгебру, современную историю и литературу.

Теперь можно воспользоваться хорошей погодой и продолжить путь в отдаленные от Советской власти долины Анадырского нагорья. Быстро свернули яранги, погрузили на нарты. Составился длинный караван, внутри которого на отдельных нартах с меховыми кибиточками ехали малые детишки, остальные шли рядом, — оленям трудно было тащить груз по снежной, убитой до каменной твердости, целине. Для лучшего скольжения полозьев время от времени останавливались, опрокидывали нарты вверх полозьями и наносили на них смоченным в воде лоскутом шкуры белого медведя тонкий слой льда. Для этого мужчины держали за пазухой, на голом теплом животе непромокаемые кожаные туески. Нанесенный на деревянный полоз слой воды моментально белел от мороза, а потом превращался в прозрачное, скользкое покрытие. Танат добавлял в туесок снег и прятал его за пазуху. Каждый раз, наблюдая за этим действием, Анна невольно вздрагивала всем телом, будто это к ее телу плотно прилегал студеный туесок.

Во время полдневной остановки наскоро перекусывали мороженым мясом либо оставшимся копальхеном, пили чай и шли дальше, пока не кончался короткий зимний день и сполохи полярного сияния застилали небо и свет звезд.

«Новый, 1948 год, наступит при обильном снегопаде, так что пришлось делать остановку в этом долгом бегстве от новой жизни. В нашем пищевом рационе становится все меньше цивилизованных продуктов. Сначала закончилась мука, потом сахар, последним вышел чай. Соли вообще не было, но я довольно быстро научилась обходиться без нее: полусваренное оленье мясо само по себе солоновато, тем более рилкырил, сырое мясо, и копальхен, который тоже подходит к концу. Еще немного, и мы перейдем на подножный корм, что полностью отвечает моим научным целям, тому эксперименту, на который добровольно обрекла себя. Но вот что примечательно: в здешней жизни, внешне монотонной, почти не остается свободного времени, и этим объясняются довольно большие пробелы в моем дневнике. Надо ставить ярангу, выбивать шкуры, шить, поддерживать огонь в костре, варить горячую еду, мять высушенную одежду, готовить новые стельки в торбаза, чинить их. Было бы странным и непонятным для окружающих — писать. К вечеру остается одно желание — скорее завалиться в оленью постель, накрыться пыжиковым одеялом и впасть в забытье, в глубокий сон без сновидений. Кстати, сновидения о прошлой жизни, о Ленинграде, начисто исчезли. Снится какой-то сумбур, улетучивающийся еще задолго до того, как откроешь глаза.

Меня не покидает решимость выведать все-таки если не все, но самое существенное в шаманизме Ринто. Во всяком случае, мне еще не встречалось в научной литературе описание такого типа шамана, выходящего за рамки общепринятого представления. Также я еще не встречала ни одного мало-мальски внятного заклинания. На каком языке беседует с Богами и Могущественными Сипами шаман Ринто? Что за магические слова он произносит, в результате которых утихает пурга и в природе воцаряется тишина и спокойствие? Простое ли это совпадение или же и впрямь воздействие на эти Силы? Попытки выведать что-то определенное на этот счет у моего мужа успеха не имели он отнекивается, уклоняется, хотя видно что кое-что ему известно…

Окружающий пейзаж заметно изменился. Прежде всего появились низкорослые деревья. Очевидно мы вступаем в полосу лесотундры. Раз мы попали в долине безымянной реки в настоящую березовую рощицу, в которой провели ночь. Мне казались, что я под Ленинградом, где-то под Лугой, где мы до войны снимали дачу…»

Танат стоял на склоне холма, опершись о кривой пастушеский посох, и прислушивался: какой-то странный, неведомый звук, непохожий на движение снега по твердому насту, на шелест ветра в торчащих из сугробов ветках кедрового стланика, донесся до него. Звук исходил сверху, с прояснившегося неба, с северо-востока. Обшарив глазами весь небосвод, Танат наконец заметил еле видимую точку над горизонтом. Именно оттуда исходило ровное жужжание, уже знакомое ему, но он думал, что тот мир, где летают самолеты и плавают большие железные пароходы, навсегда остался в прошлом. Он никогда не увидит землю с высоты полета, как еще недавно грезилось. Самолет летел прямо на юг, минуя долину, в которой схоронилось оленье стадо. Да, убежище выбрано так, что даже с летящего самолета трудно заметить стойбище. Но куда летит самолет? Ищет ли он кого-то или случайно маршрут крылатой машины пролег именно над этой частью чукотской тундры?