Голованов - айный язык птиц

Следом за Николаем Ивановичем из палатки вылезает совершенно сонный Брайан, который, надо сказать, не привык вставать так рано, чуть пошатываясь, уходит он за палатку, чтобы первым делом хорошенько проссаться. Миша-звучок присоединяется к нему; следом появляется сонно-молчаливый оператор Андрей и, не говоря никому ни слова, начинает разжигать примус. Алексей вылезает последним, потягивается, изображая из себя бравого малого, и, зевая, произносит: «Ну и рань!». Нет, они, музыканты, глухи к этим душераздирающим нотам в птичьих криках, тогда как для Николая Ивановича крик стаи, или, вернее, многих стай, там, вдали, это – отчаянное взывание о помощи…

Андрей раскочегаривает наконец примус и заваривает крепкий чай, чтобы проснуться.

Алексей подходит своею важной походкой, спрашивает:

– Николай Иванович – чай?

– Чай? Да…

– А куда пойдем сегодня?

– Еще не знаю… – далеко ушедшим в себя голосом произносит Николай Иванович. – Видимо, все придется отложить…

– Отложить?!

– Разве вы не слышите? Беда…

И тут все понимают, что беда. Слишком истошен этот птичий крик, и даже не крик, а визг, нереальное какое-то звучание…

– Надо срочно ехать туда, – в упор смотрит на Алексея Николай Иванович. – Нет другого выхода…

– Палатку оставляем?

– Не знаю…

И вдруг все покрывает крик Брайана:

– Человек!

Они поворачиваются и видят мужчину, бредущего по грудь в воде, полосами то черного, то серого от глины цвета. Он идет, деревянно переставляя ноги, с трудом нащупывая оцепенелыми от холода ступнями путь в илистом грунте. Под мышкой он держит жалкую черную утку, похожую на мокрую кошку. До него метров сто.

– Подождите! – вскрикивает Николай Иванович и бросается к лодке. – Он не перейдет эту протоку!

Сталкивает лодку в воду, делает разворот и мигом подлетает к бредущему в воде мужчине. И поспевает как раз вовремя: у того уже остановившийся, неземной взгляд человека сверх меры уставшего и угоревшего от нефтяных испарений, сведенные холодом губы и все тело. Ничего не спрашивая, Николай Иванович начинает тащить его, но сначала у того из-под мышки вываливается в лодку утка, а потом он сам, как статуя, едва успев подставить руки, чтоб не разбить лицо, вваливается в лодку. Николай Иванович тут же накидывает на него свою телогрейку и кричит:

– Эй, ребята! Скорее чаю ему…

Мигом Сашка оказывается у всех перед глазами: его ступни цвета синей глины, вся его кожа, отдающая синевой, немыслимые, смятые водой штаны его, перепачканные глиной и мазутом, тело в крови, в мазутных пятнах и сгустки нефти в волосах…

И только гадкий утенок, оставляя следы мокрых лапок, довольно бодро топает по дну лодки.

Николай Иванович достает из кармана платок и начинает вытирать им черные перья птицы – тщательно, насухо, так, как это может делать только очень любящий природу человек.

– Что ж, – говорит он, до того даже, как Сашка произносит первое мычание в ответ на протянутую ему кружку чая. («Вы сахару ему туда побольше».) – Для меня все ясно. Произошла авария, разлилась нефть… Простите, друзья, я не могу продолжать наши экскурсии… Я должен ехать… Могу предложить вам до вечера остаться здесь. Могу взять с собой как добровольцев…

– Разумеется, мы сейчас все соберемся и… – начинает было Алексей.

– Я н-нне, – вдруг выговаривает немотствующий Сашка. – Я нн-е мм-о-гу у-е-хать…

– Ну вот, один не может, – спокойно говорит Николай Иванович. – Кто его знает, что там за трагедия? Но и мы ждать не можем. Только с ним придется кого-то оставить. До вечера. Растереть его, что ли, покормить…

А то он от переохлаждения помрет. Кто останется?

– Я останусь. – говорит Брайан. – Только примус не забирайте и чай. И хлеба немного оставьте…

– Вот и решили, – коротко рубит Николай Иванович. – Теперь – быстро: палатку снять, скатать, в лодку. Еду оставляем. Воду тоже. Забирайте аппаратуру. Грузитесь!

Начинается возня вокруг лодки.

Брайан отбирает у кого-то рубашку, полотенце и начинает этим полотенцем растирать костистое Сашкино тело. Полотенце мигом чернеет. Сашка сначала только мычит, потом сам начинает сдирать с себя мокрые штаны…

Лодка уже далеко, когда он, раздетый донага, принимается растирать себе задубевшие ноги черным полотенцем, постанывая от удовольствия и жадно припивая горячий чай. Когда дело сделано и Сашка, в рубахе, видимо оклемавшись, задремывает на подстилке-«пенке», прикрытый куском материи (штаны его и трусы сушатся на ветке поваленного дерева), Брайан говорит: