Грасе д'Орсе: Язык птиц. Тайная история Европы

Книга, которую читатель держит в руках, призвана заставить его задуматься о том, сохранили ли мы способность читать, не утратили ли мы это умение, сами того не заметив.

Подобный вопрос только на первый взгляд кажется странным. Для того, чтобы убедиться в этом, нужно лишь на секунду задуматься, совпадает ли видимость вещей с их сутью. Так, обнаружив древний фолиант, мы выдвигаем гипотезу о том, что в те времена, когда была создана эта рукопись, существовала литература. Как будто дело может обстоять так, что та или иная вещь в силу своих исключительно физических характеристик может быть гарантией соответствующего опыта и всегда его вызывать.

То, что мы принимаем за литературу, может при более внимательном исследовании таковым и не оказаться. Чтобы почувствовать это, достаточно внимательно рассмотреть эти «странные, непонятного происхождения вещи: пергаменты, испещренные таинственными иероглифами, растрепанные рукописи, от зловещей криптографии которых становится не по себе, какие-то, по всей видимости, редчайшие инкунабулы, мрачные толстые гримуары в черных переплетах из свиной кожи с массивными медными застежками, они как магнитом притягивают взгляд, завораживают своей энигматикой — непроницаемой, но тем не менее рождающей в душе неясные, волнующие ассоциации. Кажется, эта темная символика, минуя верхние слои сознания, устанавливает тайную связь с неведомыми человеку глубинами его же собственного Я…» [1] Майринк Г. Майстер Леонгард // Иностранная литература. 1992. № 3. С. 19. Для чего вообще существует такая «книга», если существует она почти что в единственном экземпляре, а значит, столь привычные нам коммуникативные характеристики (книга — источник знаний и т. п.) здесь неуместны?

Мы легко представляем себе поэта, который «Читал охотно Апулея, А Цицерона не читал», но уверены ли мы в том, что сам Апулей написал своего «Золотого Осла» для развлечения, и если нет, то не окажется ли его содержание, скрытое за развлекательной фабулой, текстом совершенно иной природы? Так, например, «Гаргантюа и Пантагрюэль» вдруг оказывается грандиозным алхимическим трактатом. «Слабая уверенность в том, что „Гаргантюа и Пантагрюэль“ просто собрание гротескных, смешных и непристойных повествований, совсем развеивается в начале четвертой книги романа. Доблестная флотилия Пантагрюэля направляется в сторону „Верхней Индии“ (?) к оракулу Божественной Бутылки Бакбук. Автор извещает нас, что на корме главного корабля вместо флага красовалась большая и вместительная бутыль наполовину из гладкого полированного серебра, наполовину из золота с алого цвета эмалью… Белое и алое — алхимические символы малого и большого магистерия, Божественная Бутылка — переплетенная виноградными узорами алтарная амфора в храмах Диониса, который, помимо всего прочего, считался в Греции божественным покровителем алхимии. Цель экспедиции ясна, и сие подтверждает терминологическая насыщенность четвертой и пятой книг. Мы, несомненно, имеем дело с описанием так называемого „влажного пути“, ведущего к завершению „произведения в белом“, к получению „белой магнезии“, Lunaria Major, Tinctura Alba…» [2] Головин Е. Франсуа Рабле: алхимический вояж к Дионису // Литературное обозрение. 1994. № 3–4. С. 27.

Но все же по отношению к вскрываемым эзотерическим пластам текста его художественная поверхность не является, как может показаться, компонентом чисто формальным и случайным. Если форме будет соответствовать художественно-развлекательный (а иногда и назидательный) текст, а содержанию — некий эзотерический трактат, то последний мы все равно стремимся представить в виде книги. Но, скорее всего, истинное положение дел было иным. Можно представить себе некоторое «абсолютной важности» содержание, которое в силу каких-то, пока непонятных нам причин с определенного момента времени начинает искать для себя новую форму. Сначала выбор останавливается на сухом и строгом трактате, но очень скоро этот жанр изживает себя, и (как следствие?) появляются книги вроде «Гаргантюа и Пантагрюэля».

Это справедливо не только по отношению к литературе. «Все известные средневековые художники были объединены в одно большое братство, именуемое цехом, члены которого для связи со своими далекими иноземными собратьями разработали целую систему особых паролей, выражавшихся, как правило, в сложении пальцев, мимике и позах персонажей, в их жестах, всегда несколько странных и неестественных. Впрочем, это могло быть и причудливой формы облачко, неприметно плывущее где-нибудь в уголке, на заднем плане, или определенное сочетание красок, фактура мазка. Воистину, полотна многих великих мастеров представляют собой настоящие шифрованные послания, их коих человек, посвященный в это фантастическое арго, способен почерпнуть для себя немало важного» [3] Майринк Г. Белый Доминиканец. М., 1994. С. 81. .