Голованов - айный язык птиц

Рабочий кидается к своему прибору и видит, что стрелка давно перевалила «alarm» и уперлась в конец шкалы. И рядом мигает красная лампочка… И у всех приборов датчики показывают не то, что было до. До этого вот момента.

– Господи, спаси, – кидается он в дежурку, – Кольк-ааа!!! Спаси, Господи… Кольк-ааа!!! Где ты есть?! Сейчас же всех к чертовой матери…

Вбегает в дежурку, после перебранки с заспанным Широковым, которому он ничего объяснить не может, звонит Петровичу.

– Петрович, говорит Агафонов, там прибор зашкалило, сначала, вишь, на красное, а потом вообще на предел.

– Что за прибор? – орет в трубку Петрович. – Какие показания?

– Я не знаю, Петрович, дорогой, там все по-иностранному… Сначала белое, потом красное, и стрелка до конца… Я Кольке говорил, давай, мол, Петровичу позвоним, а он – автоматика, а теперь там все приборы на разное показывают, лампочка сигналит и газ из моря рвет… Не то что-то, батюшка Петрович, что делать-то?! Чего нажать, какой кран…

– Какой кран, вашу мать?! Какой газ?! Сволочи! Дежурного!

Агафонов с выпученными глазами сует трубку Широкову, и тот принимает ее и слушает не то что с изменившимся лицом, а с лицом неправдоподобно изуродованным ответственностью и ужасом:

– Слушаю…

Голос Петровича:

– Вы что там… Почему не звонили мне?! Отвечай, сволочь!

– Слушаю…

– У тебя там на пульте кнопка. Видишь? Красную?

– Какую?

– Красную, мать твою! Она одна. Видишь?

– Да…

– Нажми ее. Нажал? И больше – ничего не трогать! Щас еду!

Звуки гигантских механизмов буровой постепенно затихают, как будто испустило дух какое-то доисторическое чудовище. Снаружи видно, как снизу, из черной воды моря, всплывает еще один пузырь газа…

Петрович выезжает из далекой Астрахани, ему надо проехать сто километров.

Пока Петрович поспевает из Астрахани, Федька и Саша забрасывают второй невод. Глубокая ночь. Мирно светится в отдалении своими огоньками буровая…

Федька гребет, Саша стравливает сеть и вдруг говорит:

– А мне что, кажется или пахнет чем-то?

– Да и я не пойму: пахнет или кажется… Канистра, что ль, подтекает…

Ощупывает канистру.

– Нет… Да и запах другой, как керосин…

На веслах тихонечко они обводят круг.

Федька не может сдержаться – травит рыбацкие байки:

– Здесь на раскатах взяли мы белугу килограмм на шестьсот. Лет десять назад. Эх, время золотое! Все было наше: и море, и рыба, и рыбоохрана. Такую вот вытянули рыбину: это, брат, было даже не бревно – настоящее чудовище. Я голову помогал ей отрубать. Мне голова досталась: так не поверишь, она в багажник не влезала, вот те крест…

– Крест… – говорит Саша. – Вы все в крестах, как в мухах, – не противно?

– Ты что?!

– Да ничего. Иди вон с багром своим, проверяй. Только и знаете: чего да сколько… Душа у тебя – жадная. Браконьерская…

Федька смотрит на него изумленно, но молчит. Переползает на корму, где Саша выбирает невод.

– Что-то не тянется на этот раз…

– Не тянется?! – радостно шепчет Федька – Значит, полный весь! Взяли мы яму нашу!

– И на руках чернота какая-то… – вдруг говорит Саша. – Все руки в тине, что ли… в мазуте?

– Черт…

Тут и Федька, крутившийся возле сети, замечает, что его плащ тоже весь перемазан.

– Что за напасть такая… Тина не тина… Эй, Саня, не зевай, вот он первый – да здоровый какой!

Он всаживает в осетра крюк, но перевалить его через борт не может. Чуть ли не орет Саше:

– Что смотришь: багри его и тащи!

С какой-то отчаянной злобой, то ли на себя, то ли на Федьку, Сашка вонзает в тело осетра еще один крюк, и вдвоем они переваливают его в лодку. Отдышавшись, они оглядывают рыбину, которая едва не на пол-лодки протянулась, и вдруг Федька в недоумении проводит по осетру рукой – и ладонь у него делается черная.

– Блин, и рыба тоже! Да что ж это? Нефть! Сашка, зуб даю – нефть это. И вокруг вода, вишь, замаслилась… Вся рыба провоняет… А эти хоп што! – со злобой шепчет Федька. – Все море уж нефтью заплыло – а им хоп што!

Сильно бьется в сети еще одна рыба.

– Саш, ты сеть-то не спутал? Там вон еще рыбина у нас! Дай-кось я ее… Потом отмоем… – И Федька с крюком пробирается на корму…

По пути мастера Петровича тормозит гибэдэдэшник.

– Ваши документы.

– Молодой человек, там авария на буровой, вы понимаете, что это такое?

– У вас превышение скорости на пятьдесят километров, значит – штраф. Документы!

– Штраф? – выкрикивает вдруг Петрович, скомкивая и бросая тому под ноги сторублевую бумажку. – За каждую минуту моего простоя с тебя будет штраф от четырех до шести тысяч долларов, недоумок несчастный! По миру пойдешь – милостыню просить! – И, ничего не объясняя, уходит в ночь на скорости, предельной для его «Жигулей».