Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Хотелось научиться говорить...
Я наторел, и трёкал безумолку...
От этого немного было толку,
Но долго я не мог умерить прыть.
Я скоро понял: эдакий талант
У каждого второго, или чаще
Его не прячет мастер в долгий ящик,
Не зарывает в землю дилетант.
Потом - и тем, кто знал словам предел,
И тем, чей разглагольствовать удел, -
Я стал учиться задавать вопросы,
И много в этом деле преуспел.
Но и вопросы - понял я в свой срок -
И на зубок тот выучил урок -
Полны не больше смысла,
Чем ответы,
Их про запас сначала приберёг,
А после позабыл их, как приметы
Дурные,
ибо все они не впрок...
Всё сказано.
Всё спрошено давно.
На все запросы дадены советы.
И выкурены споров сигареты.
И выпито общения вино.
И злых речей досужий перебор,
И выспренность пустого величанья,
И праздный ум друзей, и умный вздор
Нас обучают мудрости молчанья.

Птичья стая встала на крыло,
Потайному пеленгу послушна,
И струей воздушною радушно
Птиц на север, к дому понесло.
Журавлишка маму потерял
И летит вдогон за вертолётом.
(Если б я в кабине был пилотом,
Я б так сильно на мотор не жал.)
Тянется к стихающему грому,
А того не ведает, чудак:
Мамочка курлычет по-другому,
Мама машет крыльями не так.
Вертолёт ушёл, прибавив газу,
И не сразу понял наш глупец:
Птице той на юг лететь, на базу,
А ему - совсем в другой конец.

Вот барометр - тихое чудо.
До чего же умён он, зануда!
Он замкнул в своём бронзовом круге
Всю погоду и климат округи.
Как дружили мы с ним на Урале!
В нём кружили ветра по спирали,
Ливни жили и зим снегопады,
Он пророчил мне всё перепады,
И я знал, когда жить нараспашку,
Когда вкутаться в скит мой дремучий,
И с какой стороны ждать мне тучи,
И сулит ли мне буря оттяжку.
И не в том, чёрт возьми, было дело
Что умел он взглянуть за пределы,
А что был он для жизни полезной
Безотказный как доктор уездный.
А теперь это просто игрушка.
И стучу по стеклу я напрасно,
Как в ловушку попала вертушка:
Стрелка намертво встала на "ясно".
Что бы ей напророчить прохладу?
А к исходу несносного лета
Осень - тихий пролог к листопаду
И зазимок - морозов примету?
В государстве большого исхода
Круглый год ходит в шортах погода,
Климат загнан в "рено" и в "субары",
И над ними, как нудную коду,
Тянут соло жары изобары...
Будто сказочное заклинанье,
Обрекло этот край на закланье
Небу, крикнувши солнцу - замри!
И заклинило календари.
Ах, не наш ли то символ недужный
Прозябает на стенке наружной
Одинокий, под пылью невьюжной,
Невостребованный и ненужный!..

Мне нравится, - на несколько минут
Расслабившись, - пройтись по Ацмаут*.
По Независимой. Когда мы так зависим
От настроений, памяти и писем.
... Национальный банк бетонной грыжей
Навис, и тень упала на газон.
На Ацмаут стоит скрипач под крышей,
На дно футляра брошен асимон*.
Банк обожает суету движенья,
И там, где полированностей стык,
Он в зеркалах простые отражения
Дробит до ещё более простых.
Как Сен-Симон, печальный и носатый,
Скрипач столиц в Беэр-Шеве ловит шанс,
И вслед пейсатым льётся Сарасате,
Вдогон кабланам* клонится Сен-Санс.
Какой концерт! Автобусов басы,
Крик зазывал, весёлый вопль - "Пенальти!", -
Всё в лейтмотивы нежному Вивальди,
Всё - в контрапункты звукам Дебюсси...
О, наших смутных чувств простые гаммы!
Чтоб даже вас услышать, нужен слух.
Но в суетливом, говорливом гаме
Мир деловой к фиоритурам глух.
Я утром шёл, я возвращался ночью,
В ногах шуршал дневных страстей азарт -
Листки лото, изорванные в клочья,
И листопад отживших телекарт.
И в свете ламп дневных - ночных кокеток,
Лежал, как беспризорный малолеток,
На дне футляра - тот же асимон.
Лежал, свинцов, как неделимый атом,
Жетон для телефонных автоматов,
Из обращенья вышедший жетон.
Фалафель*, питы, шашлыки и кляры...
Жуёт, снуёт, рыгает Ацмаут...
Закройте, скрипачи, свои футляры, -
В Беэр-Шеве беднякам не подают.