Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Никогда я не был двоелюбцем,-
Двум страстям одно гнездо не вить.
Разрази судьба меня трезубцем,-
Невозможно сразу двух любить.
Но сошлась, и знать даёт всё чаще
Двух начал запекшаяся грань:
Не рубец, а шов кровоточащий
По живому стягивает ткань.
Сын дождей грибных в прохладе просек,
И пустыни знойной новосёл,-
Обречён любить и ту, что бросил,
Как и ту, что мне сам Бог нашёл.

Под Беер-Шевой, в знойном караване,
С русской мамой и отцом еврейским
Проживает белобрысый Ваня -
Блудный сын страны Гиперборейской.
Ваня атаманит в караване,
Есть шашлык в охотку с мужиками,
Ваня любит ножичек в кармане
И решает споры кулаками.
Целый день по выжженной пустыне
Носится бесёнок синеокий,
Лопает с базара апельсины
И лупцует братьев из Морокко.
Ваня бойко шпарит на иврите,
Помнит: "небо кроет бурю мглою".
Вы на русском с ним поговорите -
Русый мальчик бредит брит-милою...
Ванин папа всё ещё без места
И, конечно, без автомобиля,
Мама моет пол в чужих подъездах
И мечтает мыть полы на вилле...
... Все мы, в жизни разные такие,
Мечены одною общей метой:
В бездне, что зовётся ностальгией
Ледяной распыл в хвосте кометы.
Мы - посева щедрого отсевок,
Сухостой зелёных резерваций,
Юг - судьба нам, а глядим на Север,
И никак не можем оторваться.
Старые кряжи не пересадишь -
Даже рядом, возле, по соседству,
А чужбина даже и не саднит
Саженцам - зеленому наследству.
Вновь пылят ушкуйники босые
В Негев, никогда не знавший снега...
- Ваня! Хочется домой, в Россию?
И Ванюша отвечает:
- Не-а!

"... Ужо дочту и Фета и Лескова,
И Пушкина неспешно перечту,
Когда постылой службою не скован,
Я перейду рубежную черту...:"
Мечту я холил, и таил, и тешил,
И представлялось: будет всё впопад,-
Предзимний дом,
Печаль пустых скворешен,
И к месту дождь, и к сроку снегопад.
Сбылось.
Читаю.
Только в чёт и в нечет
Не снег, - песок мне ветер в окна мечет,
Да жжёт страницы избранных святынь
Хамсин - кочевник негевских пустынь.

Ночь прохладная над миром...
Не остывшее шоссе...
Словно кофе пьёшь с пломбиром
Под названием глиссе.
Кроны сосен потемнели,
Стынет млечная струя,
И, как северные ели,
Кипарисов острия.
Память - сводня, память - сделка,
Заводной иллюзион, -
То с опушки глянет белка,
То лыжня прочертит склон.
Эта радостная мука,
Что легко узнать в лицо,
Впилась в сердце, словно в руку
Обручальное кольцо.
Здесь, за каждым поворотом,
Узнаваемости знак.
Вот стожок. Вот спуск у брода.
Вот - знакомый березняк.
Кажется, ещё немного
И, по горному крута,
В город впишется дорога -
В центр уральского хребта...
... Вот такая селяви...
Стоп. Выходим. - Тель-Авив!

Судьба, что аксиома,-
Не встанешь поперёк...
Я, почитай, не дома
Уже который срок!
Я всё на кон поставил,
Свой рубикон прошел, -
За тех, кого оставил,
За тех, кого нашёл.
Теперь я точно знаю,
Где центр и край земли,
И где верстают стаю
К полёту журавли.
Им этот край - в обычай,
Как собственный вольер,
Не зря они, курлыча,
Грассируют на "эр".
Под небо журавлиный
Клин взмыл, не сбив резьбы...
Клин вышибают клином...
Но этот не избыть.
В крыле крыльца подняться,
Стоять и каменеть, -
Счастливо оставаться,
Счастливо долететь.
Мной каждый счёт оплачен,
Мной каждый друг оплакан,
Я до свободы дожил,
Я только Богу должен.
День светел, да докука,
А ночь - она темна...
На цыпочках, без стука,
Войдёт в мой дом Разлука,-
Сторожевая сука,
И сядет у окна.

В пустыню дальний глас
Приходит, как сказанье,
Как сказ. Как парафраз
Священного писанья.
Где в сумраке молчит
Судьба, письмо - свеченье,
Как узнику в ночи
Окошко заточенья.
Шли с северных вершин,
С твоей широтной выси,
Здесь, в эденской глуши,
Их нехватает, писем.
И пара кратких фраз,
И длинное посланье, -
Всё впрок, всё в добрый час,
Как боль на вычитанье.
Я стану отвечать
В шабат, и в понедельник,
Пока горит свеча,
Надёжный мой подельник.
Да не прервётся речь
Ни чуром, ни цезурой,
Словам свободно течь,
Переболев цензурой. -
У мира на краю
Вдали друзей мне близких
Я поселён в раю
С правом переписки.