Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

— Я не знаю, что там взорвалось! Но у меня так сильно сжалось сердце! Я вдруг почувствовала, что тебе, мой любимый, угрожает неминуемая опасность! Слава богу, что я успела! — нежная кожа предплечий красавицы вдруг покрылась мельчайшими пупырышками, а на щеках выступили красные пятна. Только сейчас Оленька испугалась и за себя — ведь ее могло разорвать там на мелкие кусочки, а значит уже сейчас ее не было бы на белом свете! Оленька села на диван, опустила голову и заплакала от жалости к себе.

Ророчка подошел к ней, погладил ее по шелковым волосам и поцеловал. Оленька тотчас подняла лицо и ответила на поцелуй. Господин Фортепьянов маленькими, проницательными желто-базальтовыми глазками взглянул в огромные, бездонные, зеленые и лживые глаза Оленьки и увидел, что хотя красавица чего-то недоговаривает, но к неудавшемуся покушению на него действительно не причастна.

Президентский лифт вернулся на 18-й этаж и раскрыл двери. И тут по всему Тузпромовскому небоскребу раздался вой пожарной сирены и из потолка полилась пена.

— Ты уберегла меня, ангел мой! — улыбнулся господин Фортепьянов, протянул Оленьке руку и повел ее к лифту.

Когда они спускались с 18-го этажа Тузпрома среди совершено безумно пахнущих букетов алых и белых роз, проницательный господин Фортепьянов выразился точнее:

— Ты опять, Оленька, чуть меня не погубила и опять спасла, — и поцеловал красавицу в похолодевшие от пережитого ужаса губы.

Почти месяц академик Бобылев провалялся с пробитой головой на воровской вилле, и Додик за ним ухаживал. За это время Живчик, консультируясь с академиком, выкупил всю водо-водяную оснастку Чудаковской АЭС у “Центратомсоюза” и тут же списал нержавейку через Чапчаховский районный вторчермет — вроде сдал ее в металлолом.

Главное в международном бизнесе — поменять стратегическую номенклатуру товара, а дальше — в воровских делах — все распоряжения отдаются на словах, документы же служат только прикрытием. Подлинные расчеты производятся в основном наличными и превышают банковские проводки, необходимые для оформления деклараций и коносаментов, в десятки, в сотни, а иногда и в тысячи раз. Водо-водяные контуры — состав за составом — ушли в Туапсе и были погружены на теплоходы со знаменитого “танкового” пирса. Железнодорожные пути вокруг Чудаковской атомной электростанции освободились. Живчик улетел в Лозанну и из отеля “Мажестик” по телефону “ботал по фене” с Лондоном, Лагосом, с Аяячо, с Никосией, — повсюду у законника были свои люди, которые по первому его звонку со всех ног бежали, ехали, летели по разным странам и адресам, незамедлительно выполняя его поручения. Через Евроальянс (и там все было у законника схвачено) Живчик пробил разрешение на экспорт атомной оснастки уже не в качестве металлолома, а как оборудования для винзаводов — потому что при случайном военном досмотре ярко сияющая в темноте трюмов нержавейка не могла сойти за ржавую металлическую труху. Документы были переоформлены еще раз, и в конце концов водо-водяные контуры, предназначенные для капитального ремонта Чудаковскай АЭС, оказались в Нигерии. По прикидкам, эта сделка принесла Живчику почти десятикратную прибыль, но ни академик Бобылев, ни, разумеется, господин Куропаткин не получили от законника ни копейки.

В деле же с Тузпромовской аукционной распиской у Живчика получился облом. Законник в особо рисковых делах всегда подставлял вместо себя какого-нибудь терпилу. Так он действовал всегда — еще с той долгой зимней ночи 1989 года в Тобольском Централе, когда Живчик с Моголом собрались чифирять и томительно ждали, когда же, наконец, закипит на печи чайник. Централ отапливался углем, завезли бурую угольную пыль, печь в охранном отделении горела плохо, а дров было мало. Живчик в ту пору был еще пацаном, полнился молодым задором и с показным вниманием слушал, чему учил его знаменитый вор.

— Я все могу украсть! Все! Нет на свете ничего такого, чего бы я не украл! — заявил тогда по запарке Живчик.

— Все, да не все, — возразил Могол, который уже устал от тюрем, от сроков, от одиночек, от борьбы, а главное — устал от собственной беспощадности.

Живчик же набирал тогда силу и торопил собственную коронацию:

— Я у меченого пятно с лысины украду!

— Родимое пятно ты, может, и украдешь, — согласился Могол, который в свое время держал в страхе всех цеховиков и теневиков Москвы и Прибалтики, — а вот этот чайник с печи не украдешь!