Сергей Александров: Колода без туза

Помимо стремления к справедливости, ничто не определяет моих действий.

В синей вышине, печально крича, плыли косяки журавлей.

Рдели в палисаднике прихваченные морозцем листья осин.

Был тихий день прозрачной дальневосточной осени.

Холодное полуденное солнце освещало облупившуюся вывеску «СТ. ВОСКРЕСЕНСКЪ» на приземистом каменном здании железнодорожного вокзала, давно не чищенный сигнальный колокол, тощих кур, бродящих по пустому захламленному перрону.

Лениво метущая перрон толстая рябая баба в старых калошах на босу ногу подняла голову: со стороны близкого леса нарастал тревожный воющий звук.

Баба перестала мести, поднесла ко лбу ладонь.

Из-за поворота железнодорожного полотна, круто под уклон идущего от леса к станции, выскочила обшарпанная ручная дрезина и, набирая скорость, понеслась к вокзалу.

Дрезина промчалась мимо перрона, с грохотом ударилась о тупиковый рельс, укрепленный на столбах поперек пути, и, едва не вывернув из земли заграждение, остановилась.

Баба, любопытствуя, осторожно подошла.

Людей на дрезине не было. Между скамьей и рычагами управления высилась покрытая брезентом бесформенная куча.

Баба с опаской отогнула брезент и в ужасе отпрянула.

На дрезине лежали два зверски изрубленных тела в окровавленной красноармейской форме. Из живота одного криво торчала казачья шашка. К ее эфесу был пришпилен кусок картона с каллиграфически выполненной надписью:

«ПОКЛОН КОМИССАРУ КАМЧАТОВУ ОТ ЕСАУЛА МЕЩЕРЯКОВА!»

Шли последние месяцы гражданской войны…

Хоронили убитых сумрачным слякотным утром. По главной улице уездного городка Воскресенска медленно двигалась похоронная процессия: две телеги, на каждой по гробу, обтянутому кумачом, а за гробами — одиннадцать красноармейцев в длиннополых кавалерийских шинелях с карабинами за плечами. Впереди шел темнолицый кряжистый командир с маузером в деревянной колодке у пояса. Юный веснушчатый горнист, привыкший трубить лишь сигнал к атаке, старательно, но неумело выводил «Вы жертвою пали». Торжественная скорбная мелодия, то и дело прерываясь, тонко дрожала в холодном осеннем воздухе.

Хлюпали сапоги по глубоким лужам.

Месили грязь копыта усталых коней.

Скрипели немазаные колеса телег.

Печальное шествие медленно миновало церквушку со спиленным крестом и потускневшим куполом, приземистое здание городского банка с потрескавшимися колоннами и ржавым крюком на месте двуглавого царского орла. Редкие прохожие провожали процессию сочувственными взглядами. Старухи крестились вслед.

— Так и перещелкают по одному, — вздохнул молоденький щуплый красноармеец.

— По два, — мрачно поправил пожилой, костистый.

— Болота проклятые, вот они и гуляют, — не унимался молодой. — Попробуй обложи гадов, ежели их против нашего впятеро.

— Обложить, конечно, можно, — мрачно не согласился пожилой и объяснил: — Только матом.

Отряд догнали двое: голубоглазый курносый блондин двадцати годков в ладной шинели, лихо перетянутой в талии щегольским офицерским ремнем с пистолетом в новенькой кожаной кобуре, и полноватый сорокалетний военный с простым открытым лицом. Обойдя красноармейцев, они присоединились к командиру.

— Проверка в тюрьме была, товарищ Баранов, — объяснил ему полноватый. — Никак раньше не могли.

Баранов сказал задумчиво, будто самому себе:

— Который месяц этот Мещеряков с бандой вокруг Воскресенска рыщет, за кордон не уходит… Знать бы, что их держит…

Помолчали.

— Жалко ребят, — тяжело вздохнул полноватый.

— Жалко, — подтвердил Баранов.

— Слышь, товарищ Баранов, вы когда еще пополнение получите, — сказал голубоглазый курносый блондин. — Надо, чтобы мой взвод охраны вам помощь оказал.

— Это ты, Ямщиков, здорово придумал, — серьезно кивнул Баранов блондину и повернулся к полноватому: — У тебя там, Важин, сколько беляков сидит?

— Триста семьдесят шесть персон, — отрапортовал Важин.