Алексей Притуляк - Санаторий

– Но почему-то людей в округе нет, – возразил Иона.

– А что людям тут делать? – развела руками Кундри. – Местность для жизни не очень пригодная.

– И деревьев нет, – наставила Иона. – И птиц. Только слепые лисы да дохлые еноты. А?

Кундри пожала плечами:

– Экология тут, похоже, не очень. Вот и всё.

– И ни одной дороги, – продолжал Иона. – В санаторий продукты что, самолётом завозили? А нас туда на чём доставили? Что скажешь?

– А что я? Ты вот у неё спроси, – Кундри кивнула на Таилиэту. – Она тебе объяснит, что всё дело в сне.

Иона повернулся к розе Шарона.

– Сделаете мне укол? – спросил он.

Брови психологини удивлённо поползли вверх.

– Нет! – сказала Кундри. – Никакого укола она тебе не сделает, Иона. И думать забудь, понял?

– Ты, Кундри, не много на себя берёшь? – Иона грустно посмотрел на неё, даже улыбнулся краешком губ. – Валишь, наваливаешь… а унесёшь столько?

– Сколько унесу.

– Я за себя пока ещё сам могу решить.

– И я за тебя пока ещё решить могу, – усмехнулась Кундри. – Лучше уж тогда я ей укол сделаю. Вот из этой штуки, – рука её нежно погладила приклад винтовки.

– Даже так? – прищурился Иона.

– Не сомневайся.

В лице психолога ничего не изменилось, словно речь шла не о ней. Она с любопытством переводила взгляд с Ионы на Кундри и обратно, вслед за их репликами, читая выражения лиц. Но, кажется, не слышала или, по крайней мере, не вникала в сказанное, а думала о чём-то своём. Потом вдруг повернулась к Чипу, погладила его по мокрой голове, поцеловала в щёку.

– Спасибо, Чипушка.

– Чипушка, – расплылся в идиотской улыбке Чип.

Промзона наплывала медленно – поднималась, будто вырастала из земли ломаными линиями, зубцами и нелепыми закорючками цвета ржавчины – уже различимы были отдельные здания, трубы, мосты и подъёмные краны. Эти последние внушали особенно неприятное чувство – своей абсолютной мёртвой неподвижностью. А ещё – в голову такого журавля было бы очень удобно посадить снайпера. Видимо, о том же думала и Кундри, потому что то и дело останавливалась, чтобы поднести к глазам оптику и осмотреть один за другим краны, крыши, трубы. И скулы её покрывались нервными пятнами.

Строй теперь не держали, дистанцию тоже – шли вразброд, уставясь себе под ноги, во всём положившись на чутьё Кундри. Слабый и медленный, но ледяной и не стихающий ни на секунду ветер полз следом, как терпеливая гиена, которая ждёт своей минуты и знает, что рано или поздно эта минута наступит; поднимал вялую позёмку из снежной крупы, обрывков жухлой травы и клочьев рыжевато-бурой шерсти – то ли енотовой, то ли уже промзоновских собак.

Иона брёл, отрешившись от мира, целиком уйдя в разговор с психологиней. Он не уловил момента, когда и как она втянула его в этот выморочный, ненужный и пугающий разговор. Отметил только, что она как-то ловко проникла в его мысли, подстроилась, подладилась к ним, разом поняв, о чём он сейчас думает, и очаровала, увлекла, затянула в омут непонятной и какой-то ненужной беседы, как русалка увлекает за собой неосторожного купальщика.

– Я ненавижу время, – говорил он. – Я всегда ненавидел его, даже в те годы, когда о времени вообще не думают, потому что его впереди навалом, когда воспоминаниям ещё не тесно в твоей голове, зато мечты и чаяния толпятся в ней – не продыхнуть, когда совесть зовёт тебя не по имени-отчеству, с холодной вежливостью, а лишь изредка окликает с наигранной и ласковой материнской суровостью… Да, даже тогда я ненавидел его, время. Почему? Не знаю. Ведь время-то тогдашнее, прошедшее, или вернее даже давнопрошедшее – das Plusquamperfekt – было замечательное, в отличие от настоящего.

– А вы тоже делите время на прошлое, настоящее и будущее? – перебила психолог.

– А как ещё можно его разделить? – усмехнулся Иона. – Мы живём в трёхмерном мире, а значит, и время у нас тоже трёхмерно.

– На первый взгляд, – кивнула роза Шарона. – Но если присмотреться хорошенько?.. Можно увидеть, что на самом деле время неделимо. Будущее – его почти не существует, случится оно или нет – всегда под вопросом. Настоящего не существует, оно есть только в человеческом понимании, которое слишком медленно и склонно оперировать отрезками времени побольше – днями, месяцами и годами, историческими периодами и эрами, в лучшем случае часами и минутами, а потому стремится максимально обездвижить время, задержаться на происходящем, растянуть текущее мгновение, чтобы успеть хотя бы наспех осмыслить его, а заодно и отодвинуть от себя неопределённость будущего с его неизбежным концом всего… Но на самом деле этого мгновения настоящего нет – оно либо ещё будущее, либо уже прошлое. И что же остаётся у человека? А остаётся у него только прошлое. Только будучи уверенным в своём прошлом он может доказать хотя бы самому себе, что существует на самом деле. Преврати прошлое человека в выдумку, заставь его усомниться в адекватности воспоминаний, подсунь ему иной вариант былого, вместо того, с которым он живёт – и всё, он сойдёт с ума в попытках остаться в границах реальности, в безуспешных стараниях убедить себя и других в собственном существовании. Да что там – в существовании мироздания даже. Ведь человек не мыслит мироздания без себя.