Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Просто теперь, когда открытая борьба закончилась или заканчивается, я не боюсь этого утверждения, в наших рядах происходит размежевание на тех, кто обречён умереть, и на тех, кто может спастись. Я, как прагматик-аналитик, почувствовал, скорее, осознал, что попал в число первых, - гауптштурмфюрер с горечью выдохнул и снова повернулся к старшему. – Мне не нашлось места среди тех, кто продолжит борьбу после поражения. – На желание штурмбанфюрера возразить он предупреждающе поднял руку ладонью вперёд. – Не нужно меня опровергать и снова говорить о близких победах. Я не мальчик из гитлерюгенда. Понимаю, что для послевоенной работы отобраны наиболее стойкие и убеждённые партийцы, имеющие жизненный опыт пропаганды и борьбы. Я же только молод, вот и все мои достоинства. Но господин штурмбанфюрер! – Глаза молодого засветились. – Без нас, молодых, вам не выжить и, главное, не возродиться. Многими из вас сейчас движет не долг, а низменное чувство самосохранения, спасения. Мы же, молодые, более верны движению потому, что верны в первую очередь идее. Всё равно когда-нибудь мы встанем во главе его. – Глаза молодого офицера снова потухли. – Но это будет ещё не скоро. А я не хочу умирать как попало, быть рядовой жертвой. Я честолюбив, и мне нужен свой героический финал. Пусть его никто не увидит, для меня это не имеет значения, потому-то я и выбрал судьбу фаустпатронника. Надеюсь, господин штурмбанфюрер, теперь вы понимаете меня лучше.

Из дома вышли и приблизились унтер-офицер с солдатами.

- Господин штурмбанфюрер, в доме никого нет. Снаряжение господина гауптштурмфюрера перенесено в указанную квартиру и установлено в боевой готовности. Мы не стали открывать окна, чтобы не демаскировать огневую точку. От себя я оставил флягу со шнапсом.

- Отлично, унтер-офицер. Благодарю от себя и от коменданта крепости. Вы свободны. – Штурмбанфюрер повернулся к гауптштурмфюреру.

- Я, наверное, понял вас, Вилли. Что ж, каждый в конце концов приходит к тому, на что подготовила его судьба. – Он встал по стойке смирно. – Господин гауптштурмфюрер! Я верю, что, имея таких офицеров, наше движение не может не возродиться как феникс из пепла. – Потом расслабился, коротко отдал честь: - Прощайте, Вилли! Да поможет вам Бог! Хайль Гитлер!

- Хайль!

Традиционное фашистское приветствие, и гауптштурмфюрер, не оборачиваясь и опустив голову с напряжённо застывшим отрешённым лицом, медленно направился к дому, вошёл в него, поднялся по широкой лестнице с узорчатыми широкими перилами на третий этаж, вошёл в открытую дверь квартиры, пересёк прихожую и одну из комнат, безразличный к интерьеру, и остановился в комнате с разложенным, расставленным, изготовленным для стрельбы оружием: фаустпатроном, ручным пулемётом, автоматом и железным плоским ящиком с боеприпасами. Потом подошёл к окну и бездумно посмотрел на площадь как на чужой мир. Танк уже начал медленное движение, а в моторе стоявшего броневика копался шофёр. Возле машины никого не было. Гауптштурмфюрер почувствовал вдруг, как у него стеснило дыхание, и кровь прилила к лицу. Он медленно обернулся к столу, на котором лежало оружие и боеприпасы, взял и пристроил на плечо фаустпатрон, навёл прицельную прорезь на броневик и мягко нажал на гашетку. Раздался звон выбитого стекла, лязг металла о металл и почти сразу же – глухой взрыв внутри бронемашины. С тонким звоном посыпались выбитые взрывной волной стёкла нижних квартир, и дом-крепость стал похож на многих своих городских собратьев. Из круглой пробоины, которую гауптштурмфюрер ясно видел, и из смотровых щелей броневика повалил чёрный смрадный дым, разрываемый тонкими языками пламени. От взрывной волны и неприятных запахов горелого железа, краски и мазута офицер отшатнулся от окна. Когда он снова посмотрел наружу, то увидел, что танк на полной скорости заворачивает за угол, его пушка нацелена прямо в лицо гауптштурмфюрера, а над площадью кружатся чёрные и белые бумаги и сажа, поднятые взрывной волной из бассейна с фонтаном. Всё так же чёрным дымом истекает бронеавтомобиль, глухо потрескивая рвущимися внутри него одиночными патронами.

Людей по-прежнему нигде не видно.

Гауптштурмфюрер ещё постоял у разбитого окна, сосредоточенно и отрешённо наблюдая за пляской бумаг над фонтаном и улицей, за броневиком, который, казалось, горел уже давно, ещё до прибытия их сюда, за серо-свинцовыми тучами, стремительно надвигавшимися на город со стороны наступающих войск, потом широко и долго зевнул. Захотелось спать. Из разбитого окна несло сыростью и холодом.

Читать дальше