Джонатан Троппер - Дальше живите сами

— Мне очень жаль, — говорит Рини скорее оскорбленно, чем опечаленно. — Я просто хотела помочь.

Я смотрю на Рини Харпер, на Барбару Ланг, на Лоис Браун. Они самодовольны, бесчувственны и мотают мне нервы, которые и так на пределе.

— Юридически я пока женат, — говорю я громко, и все другие беседы в разных концах гостиной мгновенно смолкают. — Я все еще женат, и у меня скоро будет ребенок, и я приехал сюда хоронить отца! Что за нездоровая потребность подсунуть мне любую известную вам несчастную одинокую женщину? Патология какая-то!

— Хорошо, Джад, молодец, — говорит мама. — Выплесни все, что тебя гложет.

— Неужели я кажусь вам настолько жалким? Неужели вы думаете, что я не способен сам ни с кем познакомиться? Половина людей в мире — женщины. Так что есть вероятность, что, по крайней мере, несколько женщин будут совсем не против со мной пообщаться.

— Ты прав, черт возьми, — звонко вклинивается Филипп. — И не думайте, что, съехав от жены, он дал обет воздержания. Например, он трахался не далее как вчера вечером. Так-то!

— Не вздумай помогать мне, Филипп.

— Как хочешь. А жаль.

Лоис, Барбара и Рини поднимаются как по команде: губы поджаты, щеки пылают. Они наперебой извиняются, тихо и неискренне, и идут к выходу. По моим прикидкам, им хватит десяти минут, чтобы раскаяние преобразилось в негодование. Меня заочно обвинят в плохих манерах, широким жестом простят мое хамство, объяснив его постигшей меня утратой, и отправятся дальше — вмешиваться в чужие судьбы. Этим делом нельзя заниматься, не нарастив довольно толстую броню и механизмы защиты.

— Не волнуйтесь, девочки, — говорит мама им вслед. — Вы же от чистого сердца. Он злится не на вас.

— Как раз на них, — огрызаюсь я.

Мать смотрит на меня долго, пристально, потом откидывается на стуле:

— Что ж, вижу, ты начинаешь потихоньку выплескивать свой гнев, все, что до сих пор таил в себе. Это нормальное здоровое поведение. Но хотелось бы, чтобы в будущем ты повнимательнее выбирал время и место. Вокруг много ни в чем не повинных жертв.

— Помню, ты всегда требовала, чтобы мы самовыражались. Выплескивали эмоции.

— Ты прав, милый. Еще я требовала, чтобы вы два раза в день какали. Но это не значит, что я мечтаю каждый раз при этом присутствовать. — Она одобрительно кивает самой себе: — Да, хорошая метафора. Надо записать.

Она поднимается и, коротко извинившись перед горсткой гостей, уходит со сцены — налево, в кабинет. Через кухню.

После учиненного мною скандала меня считают временно непригодным для шивы, поэтому я загружаю Райана и Коула в мини-вэн, который по приезде арендовала Венди, и везу их в «Страну чудес» — второразрядный луна-парк, расположенный в нескольких милях от города. Венди в последние дни все чаще грозится задушить детей подушкой во сне, так что, полагаю, ей тоже не помешает отдохнуть. Выпроваживая нас, она велит мне не спускать глаз с Райана, поскольку он имеет свойство исчезать без предупреждения. Раз так — мне нужна подмога.

— Я везу племянников в «Страну чудес». Поедешь с нами? — говорю я, когда Пенни берет трубку.

— Даже не знаю, готова ли я к такой ответственности, — шутливо отвечает она.

Она ждет нас у своего дома, вся такая аппетитная — в футболочке, шортиках и теннисных тапочках. Выглядит лет на девятнадцать, совсем девочка. Представляю: она — моя подружка. Мы с ней идем в луна-парк, целуемся, пока стоим в очереди, держимся за руки на горках и каруселях, покупаем одну палку сахарной ваты на двоих. Я выигрываю для нее огромную плюшевую игрушку, и мы гордо шествуем с этим трофеем по всему парку, а потом он займет почетное место у нее на кровати, на розовом покрывале, а она будет валяться рядышком и часами болтать со мной по телефону.

Я смотрю на Пенни, и сердце мое ликует и печалится одновременно.

— Я рада, что ты меня позвал, — говорит она.

— Я тоже.

В машине царит ее улыбка. Пенни задирает ноги чуть ли не на приборную панель и барабанит пальцами по голым коленкам. А ноги у этой девчонки — что-то с чем-то; загорелые и гладкие, так и хочется потрогать! Стоп, надо отвести глаза, а то сейчас куда-нибудь врежусь. По дороге в парк мы распеваем под диск Коула — песенки из программы «Улица Сезам». Пенни помнит почти все слова.

У входа я покупаю самые дорогие билеты — надбавка дает нам право красоваться в смешных диснеевских шляпах. Дети в восторге от этих шляп, которые на самом деле — бейсболки с торчащими вверх ушами пса Гуфи. Триста долларов, которые я украл из бумажника Уэйда, жгут карман, и моя цель сегодня — покинуть парк банкротом. Паренек с биркой сотрудника парка и цифровым фотоаппаратом в руках предлагает нам попозировать на фоне гипсокартонного дворца. У нас дома имеются бесчисленные снимки нашего семейства, сделанные на этом самом месте на разных этапах жизни. Если вытащить их из альбомов, пылящихся в книжных шкафах в гостиной, и положить в рядок, можно отследить постепенный, необратимый рост братьев и сестры Фоксман — вроде ежегодных карандашных меток на дверном косяке. Папа в «Стране чудес» всегда за кадром, потому что он эти снимки и делал — старой «лейкой», купленной сразу после свадьбы. Рассуждал он всегда так: Какого черта тратить деньги, если сам я могу снять гораздо лучше? На самом деле, чтобы найти папу хоть на паре фотографий, надо пересмотреть все альбомы. Таков удел любого семейного фотографа — в зафиксированной на пленке истории семьи он появляется лишь в редких эпизодах. У нас имеются альбомы, где отца нет вовсе.