Джонатан Троппер - Дальше живите сами

Я не был в доме Калленов уже много лет. Все события всегда происходили у нас. В передней пахнет полиролью и сухими лепестками. Полы скрипят под ногами. Стена у лестницы украшена фотографиями закатов и лесов — Линда сама делала эти снимки во время путешествий.

Хорри — у себя в спальне, в цокольном этаже. Он лежит голый на полу и конвульсивно подрагивает, но приступ уже затихает. Рот его заполнен белой, точно мыльной, пеной, она капает с подбородка. Темную спальню заполняет терпкий запах секса и пота. Схватив с кровати влажную подушку, я подсовываю ее под затылок Хорри, потому что голова его еще дергается, выбивая стаккато на дубовом полу. Потом я укрываю его одеялом и, растопырив ладони, кладу их ему на плечи и грудь, чтобы знал, что я рядом. Он бьется подо мной, как умирающий зверь, но все медленнее, медленнее… спазмированные мышцы постепенно расслабляются. Все. Я оттираю слезы и пот с его лица и вскоре различаю в полутьме, что он открыл глаза.

— Ты тут? — спрашиваю я.

— Да, — сипло отвечает он, сглатывая слюну. Его взгляд тревожно мечется по комнате.

— Она ушла, — поясняю я.

— Полная впечатлений… — Он прикрывает глаза.

— Надо позвонить твоему врачу, — предлагаю я.

Хорри мотает головой:

— Все со мной как обычно. Это из-за секса. Пульс учащается, эндорфины, адреналин. Причин много.

— А нельзя что-нибудь принять? Заранее?

— От лекарств эрекция пропадает.

— Ясно. Надеюсь, она хоть того стоила?

Он глядит на меня. Белки глаз у него розоватые, словно на них полиняло что-то красное.

— Как ни прискорбно, я никогда ничего не помню.

Спустя пару минут он уже может перевернуться и встать на колени. Потом поднимается, проигнорировав протянутую мной руку. Одеяло падает.

— Зато на заднице у тебя остались приличные царапины от ее ногтей, — говорю я. — Это хороший признак.

Он вяло улыбается и, подобрав одеяло, оборачивает его вокруг талии. У Хорри не пресс, а мечта: мышцы так и ходят, так и играют под кожей. Глядя на него, нельзя не сокрушаться — кем он стал и кем мог бы стать… Все мы начинаем жизнь так нагло, так самоуверенно, думаем, что получили мир в подарок, как леденец на палочке. Впрочем, не стоит задумываться над бесконечным множеством способов, которым этот мир может нас унизить и растоптать, а то мы побоимся вылезти из кровати.

— Не говори Венди, хорошо?

— Не скажу. — Мне не очень понятно, какую часть происшедшего он хочет от нее скрыть, но в любом случае я с сестрой на эти темы говорить не собираюсь.

— Спасибо. — Он прощелкивает позвонки, покручивает шеей вправо-влево и делает глубокий вдох.

— Я все еще ощущаю ее запах.

И почему-то я знаю, что он говорит вовсе не о той девушке, которая только что ушла из его спальни.

Я выхожу из душа и вижу Элис. Она сидит на краешке моей кровати в тренировочных брюках и футболке, вся такая понурая, точно брошенный щенок.

— Элис… — начинаю я.

— Я знаю.

По моим ногам стекают недовытертые капли, на полу остаются мокрые следы.

Она хмурится и отводит взгляд:

— Я просто хотела извиниться за… за то, что случилось на днях.

— Да, хорошо. — Я отвечаю механически. На самом деле ничего хорошего, но так уж принято.

— У меня чуток крыша съехала, ты прости. — Она кривит рот, что предполагает улыбку. — Это все от гормонов, которые я принимаю.

— Да, понятно.

— Ведь это не испортит наших отношений? Правда?

— Договорились.

— Ты можешь говорить по-человечески? Не односложно?

— Да. Конечно.

— Ну же, Джад. Скажи мне доброе слово. Оно и кошке приятно.

— Выйди отсюда, Элис.

— Пожалуйста, Джад! Ты теперь меня избегаешь.

— Тебя это удивляет?

— Нет. Наверное, нет. — Элис смотрит вниз, на свои сжатые, точно в молитве, пальцы, а потом снова переводит взгляд на меня. — Но ведь это несправедливо! У тебя дети получаются так, между делом. Для Венди родить — что яйцо снести, она этих детей даже не любит. А я мучаюсь, мучаюсь…

Она сидит на краю кровати, такая милая, грустная, страдающая. Я вспоминаю, как бросилась она вчера помогать Полу, когда он повредил больное плечо. Так и хочется дать ей хорошую зуботычину.

— Ведь у вас замечательный брак, — говорю я.

— Что?

— Я про вас с Полом. Вы ведь любите друг друга, да?

Она краснеет, глаза расширяются, наливаются слезами.

— Да. Любим.

— Но ведь это труднее, чем завести ребенка. Хороший брак — это почти чудо. А ты подвергаешь его опасности.

Элис на миг задумывается, потом кивает: