Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Так мы втягиваемся в драки — единым словом…

А ведь еще час назад ничто мне не грозило. Всего час… Хотел бы вернуться в исходную точку? Или повторил бы все сначала?

Хотел бы вернуться. Повторил бы сначала. Встали. Пошли.

А пойду с Цезарями. С обоими. Эти меня не бросят. И выдержки им не занимать.

Когда я кончил, Завгар посмотрел на меня с интересом. Все идеалы забыть не можешь, сказал он и взял телефонную трубку. Я не шелохнулся. Он пристально глядел на меня и тянулся к диску. Давай-давай, ободряюще подмигнул я, с кем беседовать станешь? И что выяснишь? Подставишь себя под удар, холуй, вместо того, чтобы помочь следствию и выгородить местечко…

А где гарантии, спросил он.

Ave, Сeasar, morituri te salutant!

Гарантии? Скажи спасибо, что я здесь. Гарантия, что загремишь с ними, если будешь продолжать их игру. Они уже в прошедшем, это так же точно, как то, что я здесь перед тобой в костюме, а не в роли Городского Сумасшедшего.

Это был точный ход. Он швырнул трубку и выругался.

Ну, сказал я и встал. Надо сохранить свободу, пока этот хлюст растерян, пока не приковал меня наручником и не пошел таскать из кабинета в кабинет, поднимаясь все выше, до самого верха… пока такая мысль не пришла ему в голову…

Что, струсил? Уйти мало. Уйти надо не с пустыми руками. Или ты здесь, чтобы отбыть номер? Вспомни его в пору, когда работали на Гошу, ты в составе мозгового треста, а он в роли исполнителя деликатных заданий. Он и тогда вел себя, как магараджа, этот грязный порученец, у него на совести не одно дельце…

Вечная злоба завистника на чужую удачу — надо же уродиться таким уродом, без единого комплекса! — взорвалась во мне и застлала глаза. Вы, не понимающие, как люди бросаются на амбразуры, вам не случалось впадать в ярость?

Я шагнул к нему. Цезари сдержали мой голос, готовый сорваться на крик. О, это своевременное неистовство, но он почует и так…

Имя, тихо сказал я, имя того, кто был над тобой непосредственно, вот все, что требуется. Мне надо посоветоваться, угрюмо сказал он. Не будь глупцом, сказал я. Завтра, сказал он. Завтра станет поздно, чуть не вырвалось у меня. Удержал. Я позвоню, сказал я и вышел: теперь промедление было смерти подобно.

На улице я припустил вовсю и долго заметал следы. Не помню, как оказался на Замковой горе. Ноябрь, а гора кое-где все еще переливается красками. Но просматривается она в полураздетом виде в бинокль с любого балкона, стерва. И воинская часть рядом, ее можно поднять по тревоге, они здесь каждую ямку знают. Пересекаю гору наискось и выхожу на северо-восточный склон, к Пидзамче.

Полдень. Одет я по-идиотски: костюм, галстук… А валяться предстоит черт знает где, и завтра, не заходя в мою берлогу, где меня, естественно, будут поджидать, выглядеть свежим при новых встречах… Пора искать убежище.

Закон игры: сделал ход — жди хода противника. До завтрашнего утра чем-то они себя проявят. Тогда сделаю следующий ход. Если, конечно, своим первым ходом они не уберут меня. Чтобы этого не случилось, надо слинять.

Куда — вот вопрос.

Какой же я олух царя небесного, есть еще местечко и для таких. Далековато, но мне же не норму ГТО сдавать, добреду.

Славно шагать этими тропками между рощ и прогалин, спускаясь в балки и оказываясь лицом к лицу с кронами деревьев, они так трогательно обнажены поздней осенью, тончайший узор на фоне холодного неба, японская графика, лирика и прочая чушь, но как трудно без этого и как бессмысленно жить и безрадостно тащится одному в поисках убежища продления жизни ради…

И, как на зло, ни один эпизод прошлой жизни не идет в голову. Зато свинцово, как лава из жерла, лезет сегодняшнее. Нет уже мочи думать об этом, а не думать — жизнью заплатишь.

Да ведь заплатишь, думай не думай.

Тогда лучше не думать и уйти не с этой свинцовой тяжестью в затылке и чугунным противовесом в груди, а со светлым лучом и образом прошлого…

… ЛД с одной из его непроницаемых мин… Слегка язвительный, но иногда с улыбкой, иногда без, а тот случай был особенный. Дальний родственник жены приехал из какого-то Чугуева и фотографировался со мной, непременно сидящим, стоя и положив руку мне на плечо… хороший, добрый провинциал… и ЛД с лучшей из его мин, почти смущенный, едва ли не извиняющийся, быстро вносит в кадр книгу с крупно отпечатанным моим именем на обложке — «Чтобы сразу было ясно, в чем дело…»

Другой кадр, даже не кадр, моментальный снимок жены у мойки с посудой. Конечно, мыть посуду неприятно, но ведь могли же мы как-то разрешить даже и такую неподъемную проблему. Ну, мыл бы я сам эту чертову посуду! Не помню обстоятельств, кажется, доснимал пленку, и что-то, наверное, было не так, когда я ее фотографировал, что-то в ней зрело против меня, что-то из того, что привело меня сюда… и она глядела на меня округлившимися глазами, словно рассерженная кукла… и так это фото запало мне в душу!..