Тоска Ли: Царица Савская

Есть одна история, переходящая из уст в уста. О царице пустыни, отправившейся на север с караваном сокровищ, чтобы воздать почести другому правителю и его Единому Богу. История о царице, которая была покорена далеким царем и вернулась в собственные земли с грузом его даров.

История, в которую вы должны поверить.

Иными словами, большей частью — ложь.

Истина же такова, что не всякий сказочник способен подобное выдумать.

Богатства были еще драгоценнее. Секреты — еще опаснее. Любовь и предательство — еще ярче и больнее.

Любовь… Само это слово — лишь шелуха, сброшенная кожа, иссушенная солнцем в бесконечной пустыне, суть его давно потеряна в песках. Такой же будет моя история для тех, кто последует ее пустынным путем, по моим следам, так, словно их никогда не было. Ни горы не вспомнят меня, ни воды Вади Дхана не пропоют обо мне, орошая и питая заливные поля. Далеко от пустыни осядет их безжалостный ил. И в том милосердие.

Колонны великого храма за узким морем носили когда-то мое имя: Билкис, Дочь Луны. Здесь, к западу, колонны дворца носят иное мое имя: Македа, Жена Огня. Для тех, для кого я жрица и обьединительница, я ношу имя своего царства: Саба. Для израильского народа я была царицей пряных земель, и они называли меня Шебой.

А также шлюхой.

Историки, без сомнения, будут рассказывать обо мне одно, жрецы — совершенно иное. В мире, одержимом завоеваниями, сохраняются лишь истории мужчин, наши же действия вдали от спальни и очага запоминают, только когда мы выходим из тени мужчин. Выходим и становимся печально известны лишь тем, что перестали быть невидимками, истина же нашей жизни эфемерна, как дым благовоний.

Королевам, которые не могут позволить себе роскоши смирения, сложнее. История не знает, как примириться с нашими амбициями и нашей властью, когда нам достаточно сил, чтобы выжить. Жрецы не терпят нашептанных божественным безумием вопросов. И оттого наши пути чернеют от огня праведного негодования тех, кто завидует приписываемому нам распутству. Мы становимся соблазнительницами, блудницами, еретичками.

Я была и не была всеми вышеперечисленными, в зависимости оттого, кто обо мне говорил.

За морем Сабы уже утихли дожди в горах, и воды могучей Дханы поутру устремятся на раскинувшиеся внизу поля. Через несколько месяцев северные торговцы приплывут к нам за ладаном и золотом… и привезут с собой новости о царе, что послал их.

Я много лет не произносила его имени.

О да, за этим стоит долгая история. Но, если вы решитесь узнать от меня правду, история начнется вот так…

Мне не суждено было стать царицей.

Моя мать, Исмени, родилась под мерцанием звезды Пса, в час, когда неверный ее свет сбивает людей с пути. Говорили, она очаровала моего отца, и он сделал ее своим консортом лишь потому, что мать затуманила его разум. Ни один царь не выберет жену из собственного племени, презрев возможность усилить связи с другими племенами.

Но я видела, как провожали ее взглядами, в какой бы дворцовой галерее она ни появилась; как разговоры сменялись напряженной тишиной, когда она скрывалась из виду. В те редкие моменты, когда она занимала свое место рядом с отцом в Зале Суда, весь зал тянулся к ней, как прилив стремится к луне в затмении. С бронзовой кожей, с бровями, подобными крыльям голубки, с губами, шепчущими молитвы, моя мать была самой прекрасной жемчужиной всей Сабы. Каплям дождя на высоких горных террасах далеко было до музыки бусин с ее одежд, лучшие благовония Хадрамаута не могли сравниться с ее духами.

Задремывая на ее диване в жаркие дни, я переплетала свои пальцы с мамиными и любовалась бирюзой ее колец. Я надеялась, что мои руки и ноги будут когда-нибудь такими же стройными. На большее я не надеялась, ведь я представить себе не могла, что любое другое проявление ее красоты может появиться дважды в нашем мире смертных.

Часто мы получали дары от моего отца: редкие цитрусы с севера, сладкие плоды в горькой кожуре. Певчих птиц и гребни слоновой кости, привезенные из-за узкого моря. Рулоны тончайших египетских тканей, из которых моя мать шила мне платья под стать своим.

Но величайшей драгоценностью для меня были песни. Она пела их мне, как колыбельные, тихонько мурлыча у самого моего уха; ритуальные молитвы, которым она учила меня, когда мы преклоняли колени перед ее идолами и сладкий аромат ладана вплетался в ее волосы. Она никогда не бранила меня за то, что я цеплялась за подол ее одеяний, которые назывались «царскими». В те ночи, когда она удалялась к моему отцу, я не просыпалась одна: мама всегда возвращалась ко мне к утру.