Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Обвиняли те, из кого наш век не исторг и слезинки. Те, кто и впрямь не любил, не жертвовал, зато умел смачно поговорить о благодеяниях — за чужой счет, естественно, — при возможно большем стечении народа. Собирали свидетелей своего позора.

Эк меня разобрало… Под занавес отдаю долги. Господам этим я задолжал со своей, уже иссякшей, терпимостью. Давал наилучшие рекомендации наихудшим представителям рода человеческого потому, что волей обстоятельств они оказывались близки мне. Забывал о принципах, когда речь шла о друзьях.

Но друзей, как праныцатэлно замэтыл товарыш Сосо, нет. Есть враги сегодняшние и враги потенциальные. А ты не можешь уже ничего доказать, они объявлены достойнейшими личностями…

Каково, Эвент? Суета сует.

Ну, в том, что я не святой, ты, Эвент, убедился. По крайней мере, это именно то, в чем я стараюсь тебя убедить. Стараюсь, ибо у тебя может возникнуть соблазн противопоставить себя мне. Зря. Мы с тобой одного поля ягоды. (Полагаю, ты, Эвент, как и я, сносной нравственности…) Знавал я людей почище себя, и они не были святыми. Потому и говорить с ними было легко. Со святыми не поговоришь.

Эгоист — это, пожалуй, верно. Не будь эгоистом, разве оказался бы здесь, под куполом… Эгоизм и сострадание совместимы. Я бы даже сказал, что сострадание есть экстремальное проявление эгоизма. Это утверждение верно лишь для людей с воображением. Для умеющих подставить себя на место тех, кому сострадают. Без такой подстановки ни о каком меньшевизме не может быть и речи. (Ты, конечно, понимаешь, Эвент, меньшевики — это те, по ком берутся Второй и Третий интегралы…)

Конечно, теперь уж я не с такой, как прежде, силой реагирую на чужие несчастья. Внутренний цензор появляется и пальчиком: ни-ни, этого ты себе позволить уже не смеешь!

Словом, Эвент, нетрудно было бы книжное Я сделать красивее, сильнее, храбрее, моложе и даже трагичнее. Придумать можно, бумага стерпит, читатель проглотит.

Но дело в том, что в инвариантность я не верю. Даже в книжную. Говорю со знанием дела, как бывший соцреалист. Не зря все мои персонажи плохо кончали в смысле карьеры. Как я ни старался.

И я решил не прятаться. Я — это я. Я, обитатель подвала. Я, сидящий на колокольне в этот страшный час. Я, жертва, да, но не палач. Судьба — моя. Страдания подлинны. Как подлинно то, что меня трясет от музыки Шуберта и трагической мазни Голландца. Это не заслуга. В заслугу себе я мог бы вменить то, чего добился сам вопреки ограниченным способностям, вкладывая в скромные свои достижения массу труда, о чем, как ты, наверно, заметил, Эвент, не распространялся. Этого я добился сам.

А впечатлительность — что? Ее я получил от рождения. Будущим евгеникам, или селекционерам, или инженерам надо, наверно, задуматься о таких и решить…

Но пока — что же делать, Эвент? Если знаешь, помоги. Помоги хоть себе. Не стану утверждать, что моя рукопись имеет иную цель, кроме облегчения собственной жизни. Но на втором плане вижу тебя, Эвент, и буду рад, если рукопись, найденная под унитазом, в какой-то мере… Ну хоть в какой-то мере!..

Жизнь состоит из обстоятельств. Накладываясь на характер, они дают эпизоды. Сумма эпизодов составляет судьбу. Обуздай характер — эпизодов не будет. Будут другие эпизоды. Значит, и судьба другая. Чудно!

На деле обстоятельства почему-то всегда оказываются сильнее. Обстоятельства места. Обстоятельства времени. Национальные обстоятельства. Сексуальные. Амбициозные. Чего стоит одно лишь обстоятельство кетовой икры…

Куда же ты, Эвент?

— Домой пора.

А я?

Как холодно и пусто, и вкрадчивый ветер под куполом леденит кости и выдувает остатки тепла… которые еще сохраняю… в пользу чего свидетельствуют рваные видения в коротком забытье, погружаюсь в него под смутным светом звезд на колокольне крохотного сельского храма, тоскуя по Лондону не умом и телом, а всей душой. По веленево-прекрасному языку, по уважению к добропорядочности и старомодной королеве, по несравненной терпимости к любому мнению и по тому чувству защищенности, какое, наверно, испытываешь рядом с безоружным полицейским в надвинутом на лоб традиционном шлеме. Я мог быть там, если бы обиженная любовь не швырнула меня в беспощадную мясорубку Одной Шестой обитаемой суши…

Кому нужна ненужная любовь…

Да, не нужна тем, на кого обращена. Нужна носителям. От этого никуда не деться таким, как мы, Эвент. Никуда.

А другие — ничего, справляются.

Мне снился сон. Мой папа, он не может двигаться, но, как всегда, спокоен, я ношу его на руках, как ребенка, прижимаю к себе и плачу, плачу…