Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Я трусоват, о чем докладывал тебе, Эвент. Компонента Бретера во мне (это компонента храбрости. Такое не забывается.

По-моему, тебе худо, дуся, сказал он. Обещаю, что выполню твою волю, но, может, все как-то обойдется? Не полечиться ли тебе?

Комната была завалена газетами и журналами. Он очистил для меня кресло и усадил.

Мне помнится запах «Золотого руна». Как обстоит дело с запахами во сне?

Приоткрываю глаза — Клуша! В белом халате, со стетоскопом на груди, возится с кардиографом, отрывает от меня присоски — ну, словно живая!

Осторожно перекатываю глазные яблоки и отмечаю, что либо это не заведение Дока, либо меня перевели в одиночку, наверное, на верхнем этаже, здесь светлее и больше крыш в поле зрения. В голове у меня после недавней вспышки сонно и тихо, и я ловлю себя на безразличии к прошлому, настоящему и будущему.

Но окно и эти крыши что-то пробудили во мне, я напрягся и — вспомнил. Вспомнил небольшую акварель из частной коллекции. Одна из картинок, где сюжет ничего не значит. Переплет окна, в просветах сквозь кисею занавески заснеженные крыши, голые ветви и синее, в пушистых облаках, небо. Холодный солнечный день. И тоскующий взгляд из чердачных окон, из последнего прибежища, на равнодушную природу, на недоступный простор. Когда я увидел акварель, слезы хлынули у меня из глаз еще прежде, чем мне сказали, что художник стал пеплом в Яновском лагере смерти.

Мы с Клушей столкнулись взглядами, и у нее приоткрылся рот. У меня в черепе нет ни единой мысли, сказал я, вы залечили меня до глупости. Все будет хорошо, сказала она. Как долго вы у моего одра? Сутки, сказала она. Только не говорите, что я храпел, не перевариваю критики. Близорукие глаза ее под светлыми очками без оправы налились слезами, и она сказала: Вы не храпели, вы хрипели, у вас был двухсторонний отек легких. Зачем же вы это сделали, сказал я. Что? Она мигнула золотушными ресницами. Не дали мне улизнуть! Глупости, не смейте об этом думать! Я живу против своего желания. Не говорите так, жалобно сказала она, вы не смеете говорить врачу такие вещи. К черту врачей, сказал я всердцах, пробуждаясь от расслабления, вмешиваетесь тут в божественные предопределения и путаете все карты. Зачем вы меня вытащили? Вы обязаны жить. Обязан? Кому? Всем нам.

— А вы представьте своего мужа на моем месте.

— Он не мог бы оказаться на вашем месте.

— Ну, не скажите, я и сам не мог бы оказаться на своем месте, но вот, оказался.

— Да, оказались, а он не мог бы.

— Вот и я не смог, — сказал я, но тут же одумался и закончил: — Не смог вынести сложноподчиненного состояния и выбрал свободу.

Она покачала головой:

— Вы романтик, это опасно.

— Только для меня одного. А вы прагматик, это опасно для обоих.

Мы говорили друг другу «вы», словно не было дружбы между семьями и наших незабываемых междусобойчиков с Затейником в уютном переулке, совсем рядом с моей трущобой, но туда я, как бездомная собака, забредаю лишь повыть ночами.

Как это получилось, сказала она с мукой в голосе, чего я уж никак не ждал от опытного врача. А вы как думаете, спросил я, даже не пытаясь прятать коварство вопроса. Что бы я ни ответила, вам от этого станет хуже, сказала Клуша. Умница. Хороший врач всегда умница. Но и он делает глупости. Сочувствие больному в данной ситуации… Воистину добивающее сочувствие.

Наступила пауза. Она держала руку на моем пульсе, но глядела в окно. Утро было перламутровое, с намеком на возможное солнце. Вдруг показалось, что я дома и вечером все соберутся за столом. Взял эту теплую руку и поцеловал в ладошку. Ладошка дрогнула, и бес вселился в меня. Выходите за меня замуж, сказал я. Чтобы мой муж спился с круга, а вы удрали обратно в Америку к своей жене, засмеялась она, нет, поднимайтесь на ноги, а в остальном пусть будет, как Бог даст. Он дает нам друг друга, остальное мы обязаны делать сами, сказал я, но делаем плохо. Что ж, грустно сказала она, такова наша жизнь. Не жизнь, милые дамочки, а вы таковы, добиваетесь чистого идеала. Что вы, засмеялась она, женщины куда более реалисты, это вы добиваетесь идеала. Знакомая песня, сказал я, хотите, допою ее до конца? Не надо, сказала она и поглядела мне в глаза ласково и укоризненно. Но это не могло меня остановить. Скажите, спросил я, выходя замуж, кого, собственно, вы обретали — друга или любовника? Дддруга, с запинкой, но твердо сказала она. О, она ответила, как отвечают на вопрос о вере. Она продолжает верить в свою правоту и теперь, десятилетия спустя. А вас не мучила совесть, что вы обманули своего избранника? Он ведь искал жену. Никогда не думали, какой грех взяли на душу?