Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Нет, я не умру на этот раз, в этот приступ. Он прошел, я одолел его. Но знаю, как придет мой час. Придет, когда в очередной раз буду лихорадочно на первом попавшемся клочке записывать для будущей Книги Бытия нечто подобное тому, чем болею этой ночью. Придут известия о схватках на Кавказе или в Средней Азии, нахлынет эта боль за загубленную страну, за растраченные жизни, за инвалидов, за нищих на площадях и у стадионов, за сводки Совинформбюро, за все, что не уходит, не выветривается даже за давностью лет, стальная рука сожмет грудь и — не отпустит.

И — амба.

Открыв глаза, увидел Клушу. Это так меня потрясло, что закрыл глаза и стал соображать. Последний раз видел ее лет двадцать назад. Потом, все мало-мальски разумные соплеменники свалили из Галиции. А Клуша, врач милостью Божьей, и муж ее, Затейник, изобретатель всяких разных штук, разумны. Даже Опекун со светлейшей Зарей — и те рвутся слинять за пределы, а они ведь не иерусалимских кровей дворяне, что же о Клуше говорить. Значит, и по этой причине та, что привиделась, Клушей быть не может. Объяснение одно: я открыл глаза уже по ту сторону реальности.

Так легко? О, будь благословен! Теперь пойду босыми ступнями по прохладной пыли детских моих дорог, мимо тихих водоемов, мимо кивающих деревьев, в туманные росистые луга…

Кардиограф шумит. В росистых лугах. Зря благословил, с Тобой разве поладишь, держи карман пошире…

Кстати, мне снился Игрок. Так отчетливо, что сомневаюсь, был ли это сон? Если сон, по обилию деталей он становится в ряд действительных событий жизни и отличаться от них станет лишь отсутствием последствий. Водил я Анну к нему? Последствия визита были бы однозначны. Что к Игроку попало, то пропало. Он затягивает с неотвратимостью черной дыры. Притом у него, канальи, такая физиономия, что с первого взгляда уверен, будто давно его знаешь. Чары его испытывают даже мужчины, о слабом поле и говорить нечего. Кометный хвост оставленных тянется за ним годами, и непросто увлечь что-то из этого хвоста другому телу.

В институте он был курсом старше и легендарен неупотреблением бранных слов. Имелась прослойка выражавшихся редко и лишь по делу. Игрок и по делу употреблял единственное выражение — елки-палки. Потом-то я понял, что это была расчисленная поза, но тогда это производило впечатление чего-то нездешнего.

На четвертом курсе, на полевых работах в какой-то Заболотной области, после очередного возлияния, когда души так ищут общения посредством искреннейшего языка матерщины, Игрока привязали к стулу и принялись учить. Кто-то даже на колени встал: «Ну, пожалуйста, повторяй за мной!..» — «Ёлки-палки, что вы пристали к бедному студенту?»

Перед защитой курсового проекта по резанию металлов одному обормоту удалось так довести не готового к защите Игрока, что тот послал его к черту. Тому были свидетели, и обормота всей группой повели пить пиво.

На последнем году какая-то защелка соскочила с какой-то чеки или наоборот, и Игрок перестал скромничать. А склонность его к совершенству привела к тому, что в мужском общежитии стали устраивать творческие встречи. Игрок выдавал пятиминутные рулады, а слушатели, среди них старослужащие и даже один боцман, глядели на него остекленевшими от восторга глазами.

Перед защитой диплома он вернулся к елкам-палкам, к прежним словечкам и колким прозвищам.

Мы сблизились на экзамене по дисциплине, в которой он был экзаменатором.

Как выходец из мещанской семьи, я попал в институт уже с некоторыми навыками: знал свойства вермута, умел сервировать стол бычками в томате и даже играл в преферанс. Партнеров не хватало, но Игрок не желал идти на компромисс и сажать за стол случайных людей. Случайные не умели самостоятельно вести запись и надоедали счетом вистов. Таким образом драгоценное время просачкованных лекций уходило на арифметику. Не одна пулька окончилась тем, что неслучайные цедили сквозь зубы: «Посчитай на арифмометре и застрелись!» — и швыряли карты. Поэтому, когда однажды я выразил дерзкое желание сыграть за одним столом с Игроком, он иронически поднял брови и спросил: игралось семь втемную на двойном брандере, играющий подсел без двух, вистовали оба, ты взял четыре взятки, сколько пишешь вистов и на сколько играющий лезет в горку? Извилины мои заскрипели, но (молодость! — выдали две верные цифры, и это положило начало отношениям, которые сохранились. Если до сих пор не поминал об Игроке, то по той причине, по какой вообще стараюсь не перенаселять рукопись живущими — не засвечивать их Косому Глазу.